(Часть I)
Между тем, жизнь шла своим чередом: я работала, родила еще одну дочку, и идея изучать английский улетучилась из моей головы, как я тогда думала, навсегда. И вдруг всего через несколько лет в нашей размеренной жизни начали происходить какие-то не зависящие от нас перемены. Мой муж, который вообще-то не любит никаких перемен, вдруг интуитивно почувствовал, что "в воздухе запахло грозой" и нужно спасаться, пока не поздно (хотя до развала Советского Союза было еще пару лет). Одна за другой еврейские семьи начали уезжать из Гомеля в Америку и в Израиль. Боря стал меня уговаривать уехать в Америку. Я колебалась и говорила: "Что мы будем там делать, кому нужны 2 советских инженера, не знающие английский язык ?" Борина мама тоже слышать не хотела ни о каком отъезде, она была в Америке в гостях у родственников в 1977 году и любила говорить: "Америка – хорошая страна, но не для нас". Когда я интересовалась, почему "не для нас", она говорила, что хорошо жить в чужих краях без знания языка невозможно (во время поездки она общалась с родней, уехавшей в Америку в начале 20-го века, на идише, а когда они забывали о ее присутствии и переходили на английский, чувствовала себя очень неуютно). Она боялась изменить привычную жизнь и говорила сыну: "Куда ты рвешься? Мы прожили здесь всю жизнь, что будет со всеми, то будет и с нами", на что Боря ей отвечал: "Мама, как ты можешь так рассуждать, я не хочу, чтобы с моими детьми было то же, что со всеми. Уж кто-кто, а ты должна это понимать". Он намекал на ужасную участь большинства родственников его матери, которые в 1941 году совершили трагическую ошибку, решив не бежать от немцев, и были все убиты в первые же дни войны.
Еще свекровь говорила: "Куда вы поедете в белый свет? Вас там никто не ждет". Тогда Боря ее подначивал: "А куда, по-твоему, нужно ехать?" Она серьезно отвечала: "Надо ехать туда, где есть родственники". (Вообще -то в ее идеях
что-то было). Боря не сдавался, внутренняя тревога подгоняла его. Когда уехал один из его друзей детства, Феликс, Боря попросил его писать с дороги, чтобы удостовериться в правдивости информации, которой делились уехавшие с оставшимися. Я, в свою очередь, поделилась своими сомнениями с подругой Ленкой, мнению которой доверяла. Ленка была "за", она очень логично и доходчиво обосновала все плюсы эмиграции, и тогда я сказала Боре историческое “Поехали!" Боря был возмущен, что решающим голосом оказался Ленкин. "Ну, конечно, –кричал он. – Когда я говорил, что надо уезжать, ты считала, что это чушь собачья, а когда Ленка сказала то же самое, ты сразу согласилась. Конечно, кто такой я и кто Ленка". В общем, мы собрались и уехали. Борина мама тогда решила остаться в Гомеле с семьей своей старшей дочери. Нас она больше не отговаривала, потому что считала, что Боря принял правильное решение.
Перипетии нашего переезда из Гомеля в Нью-Йорк с остановками по пути сначала ненадолго в Австрии, а потом надолго в Италии заслуживают отдельного рассказа. Мы выехали из Гомеля 6 марта 1989 года и прибыли в Нью-Йорк 27 июня того же года. Заботу о нас на первых порах взяла на себя еврейская община Нью-Йорка, а точнее, ее отделение под названием NYANA, Нью-Йоркская ассоциация новых американцев. Предположительно, эта контора должна была помочь "новым американцам" быстро освоиться в новой среде обитания. Они, безусловно, пытались помочь и помогли многим, но, как все бюрократические институты, NYANA поспешала не торопясь. Казалось, было бы логично нанять для работы с русскоговорящими эмигрантами людей, знающих русский и английский языки. Но то ли таких не нашлось в Нью-Йорке и его окрестностях, то ли контора просто не собиралась утруждать себя поиском, а решила вопрос без затей: наняли первых попавшихся индусов, иранцев, испанцев и "разных прочих шведов", и работа закипела. Мы, вновь прибывшие, не понимали ни слова из того, что пытались поведать нам работники NYANA, а работники с важным видом перекладывали какие-то бумаги с места на место в папках на столе и спокойно получали за это зарплату. Было очевидно, что помощи от этих людей, как милости от природы, ждать придется долго, надо будет как-то спасаться самим. Спасительная идея промелькнула в наших головах, как транспарант на первомайской демонстрации "Идиоты, срочно учите английский!" (Мы, конечно, могли бы об этом догадаться еще сидя в Гомеле, но понадеялись, как всегда, на русский авось.).
Из большого количества вновь прибывших, в массе своей энергичных, неглупых и образованных людей, английский язык знали немногие (всех учили так же, как меня). Самые простые контакты с туземцами были мучительны. Люди, которые нас встретили в аэропорту и отвезли в гостиницу на 75-й улице на Манхэттене, еще говорили по-русски, а все остальные – увы. Офис NYANA, куда нам велели явиться на следующий день по приезде, находился на 8-й улице – угол Бродвея, и мы пошли туда пешком, в 35-градусную жару, потому что не знали, как объясниться с клерком и купить жетоны (tokens) на проезд (ими тогда пользовались в метро). Когда мы пришли по указанному адресу и нашли нужную комнату, то увидели “вдохновляющую” картину: в большом зале сидели человек триста бывших жителей Советского Союза со своими чадами и домочадцами. Дети, как всегда, бегали вокруг и шалили, взрослые периодически пытались их угомонить, но не слишком усердно, секретарша за окошком время от времени взывала к совести всех присутствующих, но без видимых результатов: то ли совести у людей не было, то ли тяжело им было сидеть и молчать часами в ожидании неизвестного. Ожидание обещало быть долгим, мы тоже уселись и стали осматриваться. И тут, о чудо, мы увидели семью из Киева, с которой познакомились еще в Италии. Они получили американские визы раньше нас на пару недель и уже выглядели жизнерадостными "американцами". Миша и Рита рассказали нам, что они поселились в Бронксе, где за 10 лет до этого обосновались их родственники. Из всех районов Нью-Йорка мы слышали только о Бруклине, куда устремлялась большая часть эмигрантов, потому что на первых порах там было легче жить без знания английского. Киевляне ругали Бруклин за то, что "это каменный мешок", что нет там на улицах ни белок, ни певчих птиц, а только куча бывших одесситов, настырно предлагающая взятки за все на свете, “как они привыкли это делать у себя в Одессе”. “Совсем не то у нас, на Бронкщине, тут тебе никаких взяток, – сказали они. – В Бронксе селится сплошная интеллигенция”. И посоветовали нам, когда мы попадем на прием, просить помощи в поисках квартиры именно там. Идея нам понравилась, мы уважали интеллигенцию, не умели давать взятки и хотели жить там, где меньше людей говорит по-русски, значит, нам нужно будет учить английский ускоренными темпами. Через несколько часов нас позвали и представили женщине с восточной внешностью по имени Сара. Она была уроженкой Ирана, и кое-как мы сумели дать ей понять, что хотели бы поселиться в Бронксе. Сара написала на листке бумаги номер телефона, адрес в Бронксе и что-то долго нам втолковывала, что именно мы не знали, но догадались, что надо по этому телефону позвонить, договориться о встрече и посмотреть квартиру. В ее речи часто мелькали слова super и basement. Что это значило, мы понятия не имели. Честь звонить по телефону выпала мне, поскольку считалось, что я что-то знаю на тарабарском наречии.
Когда я позвонила, человек, который мне ответил, тоже упомянул слово basement, и я сумела сказать, что мы приедем завтра. Он сказал “OK”, на этом переговоры завершились. В моем русско-английском словаре super переводился как сверхчеловек, а basement означал подвал. Я никак не могла взять в толк, почему сверхчеловек будет нас ждать в подвале, но решила, что жизнь покажет. Опыт у меня уже был: до этого в гостинице, где в нашем номере не было кондиционера, я пыталась с помощью того же словаря попросить у портье вентилятор. Мой словарь настаивал, что вентилятор по-английски будет ventilator. Откуда мне было знать, что в Америке это слово редко употребляется, его заменило простое, короткое слово fan. После 10 минут переговоров, несмотря на то, что я произносила ventilator на все лады, портье упорно меня не понимал. Наконец, когда я стала махать руками и раздувать щеки, изображая вентилятор, он просиял, воскликнул: "Оh, you need a fan!" – и принес-таки вентилятор!.
На следующий день всей семьей мы отправились в Бронкс. Поездка на метро тоже была испытанием нервов на прочность: мы все время боялись пропустить свою остановку. По громкой связи что-то квакало и крякало, ни на каком языке понять это было нельзя, спросить мы пока не умели и обрадовались, когда поезд, достигнув Бронкса, выехал из-под земли на поверхность, и названия остановок можно было прочесть, глядя в окно. Кое-как мы добрались по нужному адресу (дом, к счастью, был расположен недалеко от метро) и направились ко входу, да вот незадача: дверь в подъезд оказалась заперта. Мы ее подергали и так и сяк, не открывается. Сели на ступеньках, не знаем, что делать. Вдруг, откуда ни возьмись, как в сказке, из воздуха материализовалась Сара. Опять она лопотала неведомые нам слова, обошла с нами дом с другой стороны, и там обнаружилась маленькая дверь, ведущая в basement, то бишь в подвал. Навстречу нам вышел пуэрториканец по имени Ангел (хорошее имя, и если бы он не обокрал нас вскоре после того, как мы вселились в этот дом, можно было сказать, что переселение прошло у нас как по маслу). Сара быстро с ним посовещалась, мы поднялись на 3-й этаж и вошли в квартиру. Она нам сразу понравилась: две большие комнаты с высокими потолками, просторная кухня, где уже стояли холодильник и газовая плита (в Америке, как выяснилось, так сдаются квартиры), все это выглядело очень прилично. По нашим довольным физиономиям Сара поняла, что дело в шляпе, и заторопилась к выходу. Выходя из квартиры, я бросила взгляд нa номер на двери, там было написано 3P. Мы опять спустились в basement, Сара достала из портфеля бумагу – договор на квартиру, и показала, где нужно поставить подпись. Я присмотрелась: номер квартиры в договоре указан как 1P. Я решила, что Сара просто ошиблась, ну бывает, не тот номер написала. Стала ей показывать, чтобы исправила, показала на пальцах, должно быть 3P. Вижу, ей это не понравилось, что-то в глазах у нее мелькнуло недоброе. Неожиданно Сара сказала, что квартира на 3-м этаже уже сдана, а та, которую нам предстоит занять, точно такая, но только на первом этаже. “Зачем же вы нам показали не ту квартиру?” – как-то сумели спросить мы. “Да не волнуйтесь, – заверила нас Сара. – Квартиры- то одинаковые, у меня просто ключа не было от квартиры на первом этаже, а если не хотите эту брать, так и не надо, сдадим кому-то другому”. Мы с Борей переглянулись: дом нам понравился, квартира хорошая и недорогая, может, действительно большой разницы не будет, даже лучше: на первом этаже не нужно ждать лифт. Неприятно, конечно, что человек, который должен был бы нам помогать, как бы пытается нас обмануть, но не велик обман. Наверное, надо соглашаться. Через несколько дней мы перебрались из гостиницы на Манхэттене в нашу первую квартиру в Бронксе. Сару мы больше никогда не видели.
Как выяснилось, super – это сокращение от слова “суперинтендант” и относится (во всяком случае в Америке) к человеку, который отвечает за чистоту и порядок в доме и за мелкий ремонт всего, что может прийти в квартирах в негодность. Если дом большой, то работы в нем – непочатый край, и мой словарь был в чем-то прав, называя это дело сверхчеловеческим. Но не таков был наш super Aнгел. А был он ленив необыкновенно, подворовывал, что плохо лежало, любил выпить и не любил ничего чинить. Были у него и положительные качества: он был хороший семьянин, любил свою жену Джулию, своих двоих взрослых детей и многочисленных внуков, которые жили все вместе в basement'e, в квартире, полагающейся ему за труды, бесплатно. Джулия была добрая тетка, сразу поняла, что мы по-английски ни бельмеса не понимаем, денег у нас почти никаких, а нам нужно на чем-то спать, и послала мужа принести на первое время матрас для нас с Борей и пару узких диванчиков для детей. Ангел все это приволок (и видимо, заодно приметил мою сумку, в которой лежали все наши драгоценности: обручальные кольца, золотые серьги и еще что-то по мелочам). Как только мы ушли познакомиться с окрестностями, и я по неопытности оставила свою сумку в квартире, все, что лежало у меня в сумке, стало его добычей (по должности ему полагалось иметь дубликаты ключей от всех квартир, чем, я предполагаю, он неоднократно пользовался). Когда через пару часов мы пришли домой и обнаружили пропажу, жаловаться было некому. Да и бесполезно, сами виноваты. Мы смирились с потерей золотых побрякушек, самое главное, все наши деньги, целых 600 долларов, полученные нами при выезде из Советского Союза (каждому члену семьи обменивали по 90 рублей по существовавшему тогда замечательному курсу: $ 1.60 за один полновесный советский рубль), Ангел не нашел! (Боря их спрятал в кармане пиджака, висевшего в шкафу).
К такому беспардонному обращению с нашей собственностью мы не были готовы. Трудно сказать, откуда взялось у нас это наивное представления об Америке как о какой-то идеальной стране, где все прямо противоположно России (в то время Советскому Союзу). Возможно, советская пресса сыграла с нами злую шутку. Когда советские журналисты писали об ужасах жизни при капитализме, только глупый или очень дремучий человек мог им поверить, все читали между строк и подозревали, что в действительности понимать надо все наоборот. Когда подул "ветер перемен", те же журналисты в одночасье стали рассказывать прямо противоположные истории, и мы, как видно, пали жертвой этих новых сказок. “Уж теперь-то они пишут правду”, – совершенно необоснованно подумалось нам. Помнится, Боря, которого в отсутствии здравого смысла не упрекнешь, перед отъездом говорил мне: "В Америке нет таких козлов, как здесь, там слово бизнесмена дороже любого договора, им и подписывать ничего не надо!" (С чего он это взял, не знаю). Ему, наверное, хотелось, чтобы это было правдой, хотелось верить, что где-то есть такие люди, чьему слову можно верить.
Кстати, в виде небольшого отступления, о порядочности западных людей. Всякие люди встречались на нашем пути на Западе, и не все они были близки к Бориному идеалу. Первым, но не единственным, был синьор Романо, маклер, сдавший нам квартиру в пригороде Рима, где мы провели 3 месяца в ожидании американской визы. Советские эмигранты привнесли в жизнь тихого приморского итальянского городка Ладисполи большое оживление. Желающих снять квaртиру оказалось в тот момент больше, чем квартир, и итальянцы обрадовались возможности хорошо подзаработать. (Нам там давали небольшие деньги, которых было достаточно, чтобы заплатить за квартиру и на скромную жизнь, лишних денег не было). Боря нашел этого синьора через каких-то знакомых, написал ему на бумажке, сколько он может заплатить за квартиру.
Синьор пытался торговаться, написал на бумажке другую, несусветную цену, но Боря дал ему понять, что больше никак не может, денег нет. Синьор покумекал и уступил. Они выпили по стопке, итальянец потрепал по щеке мою младшую дочку, воскликнул "Belissimo bambino!" и вручил ключ от квартиры, a Боря благоразумно положил переговорную бумажку к себе в карман. Через 2 месяца, когда мы уже получили въездные визы в Америку, но по неизвестной причине не могли улететь в Нью-Йорк, вдруг в нашей квартире нарисовался синьор Романо. Он поначалу приветливо улыбался, мы улыбались в ответ, про себя гадая, что привело к нам незваного гостя. Очень скоро стало не до улыбок, потому что синьор Романо хотел повысить нам квартплату. Боря, не знавший ни слова по-итальянски, достал давешнюю бумажку и сначала спокойно, а потом довольно громко объяснил синьору, что мы так не договаривались. Боря тыкал пальцем в цифры на бумаге, а потом показывал на наших детей, дескать, что ж ты хочешь, нехороший человек, отнять деньги у этих детей? И произошло чудо, итальянец опять отступил! Все-таки совесть у него была (или это Боря ее пробудил своим яростным противлением злу?).
(Продолжение следует)
комментарии