Много ярких, порождающих теплую ностальгию, воспоминаний осталось у меня от детства, проведенного в местечке Хатырчи в Узбекистане. Среди них - приметы и суеверия в нашей среде, среде бухарских евреев.

Думаю, многие выходцы из Средней Азии помнят, например, как старшие говорили им назидательно: "Не играй ножницами, война будет". Не знаю, есть ли такое же поверье у других народов и этнических групп. Можно предположить, что это достаточно древнее правило: игра ножницами напоминает вжикание саблями, главным оружием войн прошлых веков.

Ножницам уделялось большое внимание. Так, нельзя было допустить, чтобы отстриженные ногти упали на землю, на пол: нужно было аккуратно все собрать и выбросить в мусор. К тому же нельзя было стричь ногти ночью. Это, согласно поверью, могло нанести ущерб здоровью человека.

Ночь вообще имела какое-то сверхъестественное воздействие на человека. Взрослые делали нам замечание: нельзя ночью показывать пальцем на звезды на небе. Нельзя было отдавать деньги ночью. Я сейчас пытаюсь понять логику: вышедший из твоего дома с деньгами человек мог стать добычей разбойников, или тебя, несущего ночью деньги, могли ограбить.

Нельзя было себе на шею вешать веревку. Помню, взрослые просто отнимали веревку, ничего не объясняя, только говоря: "Осур!" – нельзя. Они суеверно опасались даже озвучить возможные последствия: вешающий себе на шею веревку может накаркать свою судьбу, будет повешен.

Меня всегда смешило такое "лечебное" поверье: если женщина чего-то испугается, потом оттягивает ворот платья и три раза как бы плюет себе на грудь "тьфу, тьфу, тьфу". Это должно было успокоить забившееся сердце.

Вот любопытная примета. У испеченной лепешки по мнению бухарских евреев есть "спина" - та сторона, которой ее прикрепили к стенке тандыра-печи, и "лицо" – сторона, обращенная к раскаленным углям на полу тандыра, которая подрумянивается. Считалось грехом положить лепешку или кусок ее на дастархан "лицом" вниз – заметивший это тут же переворачивал на "спину".

Нельзя было наступить на кусочек упавшего на пол хлеба: "кор меши" - ослепнешь. Увидевший кусочек хлеба на полу, на земле поднимал его, целовал и клал куда-нибудь в сторону, чтобы никто нечаянно не наступил на него. Наследие голодных годов.

Если дети говорили, что что-то в доме закончилось – хлеб, рис, сахар, изюм, масло, молоко и т. п. – мать всегда поправляла: "Нельзя говорить: "закончилось" ("тамом шуд"), тогда не будет в доме довольства. Нужно говорить: "брохо шуд" (ушло с благословением) - это съели, прочтя благословение.

Нельзя было пить воду, которая на ночь оставалась не закрытой – в кувшине, чашке, ведре; такая вода называлась "сарво" - "без крышки", считалась непригодной для питья. Видимо, было опасение, что в воду попало что-то, что может отравить.

Нельзя было есть мацу до Песаха. Обычно ее заготавливали за несколько дней, а то и за неделю, она ждала первого седера. Детям, которым не терпелось похрустеть мацой, взрослые говорили, что у тех, кто есть мацу до Песаха, выпадут зубы. Я понимаю, что так сохраняли мацу до Песаха.

Во времена, когда смертность была очень высокой, верили, что поможет правильно выбранное имя. Если в семье подряд умирали младенцы, то следующего ребенка могли назвать "Истам" ("Да останусь я"). Моя мать Истам была таким ребенком, которой имя помогло выжить.

Следующий обычай – не знаю, был ли он принят во всех домах: беря в руки Тору, нужно было поцеловать ее и приложить ко лбу. Когда отец просил принести ему молитвенник, я, взяв его в руки с полки, прикладывал ко лбу, целовал и только потом отдавал ему. С тех пор у меня осталось благоговейное отношение к любой книге.

Считалось ужасным грехом уронить Тору.

И еще одно – не связанное напрямую с приметами или суевериями. Меня забавляла сцена, свидетелем которой я часто становился. Заходит к нам соседка, наша хлебосольная мать тут же заваривает чай, предлагает ей всяких вкусных вещей – самсу, фисташки, сладости. Почему-то было принято отказываться, ссылаясь на то, что сыта и не хочется есть. Немного поотказавшись, гостья все же чуточку отведает угощения. Мать просит поесть еще, гостья говорит: "осур гуфтам"; ивритское слово "осур (асур) бухарские евреи знали, не совсем понимая его смысл: считали, что это какое-то заклятье, которое нельзя нарушить. "Не говори осур, это грех, "авон", – заверяла гостеприимная хозяйка, и заставляла еще немного поесть – изюма, фруктов, кусочек лепешки, только что испеченной в тандыре.

Услышав о постигшем кого-то несчастье, нужно было сказать: "Раяш ба-худаш шава" – "пусть его путь останется с ним" – и тогда сказавшего такая беда минует.

Если у ребенка заболел живот, знахарки заворачивали куски хлеба в тряпку и с заклинанием прикасались этим несколько раз к животу. Редактор нью-йоркской газеты "Bukharian Times" Рафаэль Некталов напомнил мне, что этот обряд называется "алас-кун".

Некталов был настолько любезен, что напомнил еще несколько примет и связанных с суеверием обрядов. Ребенку или взрослому к подкладке одежды прикрепляли булавку – от сглаза. Чтобы избежать «дурного глаза», или если человеку кажется, что его сглазили, на углях нагревают семена гармалы («эспанд») и ждут, когда они начнут лопаться, как попкорн, и дымиться. Считается, что нужно пронести сосуд с дымящейся гармалой над головами тех, кого хотят отгородить от «дурного глаза». Этот спасительный дым бухарские евреи называют "испандут" ("дут" – дым).

- Бухарские евреи, - напомнил мне также Рафаэль, - верят, что украшение черного цвета спасает от сглаза. Поэтому женщины могли к дорогим сережкам с драгоценными камнями или с жемчужинами добавить черную бусинку – "куз-мунчок". Цепочку или ожерелье с "куз-мунчок" бухарские мужчины и сейчас вешают в машине у ветрового стекла.

Узнав о чьем-то позорном, недостойном поступке, женщины выражают свое неприятие и осуждение следующим образом: бьют три раза кулачком себе в грудь, приговаривая: "тоба, тоба, тоба". Или просто: "тоба кунам". Просторечное слово "тоба" правильно звучит "товба", и означает: "простите, извините, каюсь". А затем, намочив указательный и большой пальцы слюной, прикасаются к мочке правого уха. Тем самым произнесшая и сделавшая это женщина как бы ограждает себя от совершения подобных поступков.

Мужчины тоже знают такой обряд: в синагоге в Судный день (День покаяния) они бьют себя в грудь кулаком и трижды громко произносят: "Тоба, тоба, тоба!" – "Каюсь, каюсь, каюсь".

Чеснок у бухарских евреев считался прекрасным средством для защиты от сглаза.

Рафаэль также рассказал мне о примете, о которой я ранее не слышал: очень озорному ребенку, который к тому же бранился и дрался с другими детьми, а во сне вскрикивал, будто с кем-то дерется, на ночь под подушку клали нож и чеснок.

И еще об очень важной примете напомнил мне Рафаэль: при совершении брачного обряда опытные старушки требовали у всех присутствующих разомкнуть руки, развязать узелки, если у кого-то в одежде они есть, а у мужчин – расстегнуть ремни брюк: иначе у новобрачных счастье будет "завязано", и не будет у них благополучной сексуальной жизни (а значит – не будет, не приведи Бог, детей!)

Все эти приметы и суеверия с одной стороны вплетались в массу религиозных ограничений, таких, как запрет на смешивание молочного с мясным, обязательно отдельная посуда для Песаха и на каждый день, а с другой стороны соседствовали с необоснованными бытовыми поверьями: например, мужчины считали, что нельзя пить водку после того, как поел риса, и нужно выпить до того, как подадут плов.

Сейчас это все это вызывает улыбку, возвращая к счастливым временам далекого детства, когда все воспринимается всерьез, образно, красочно, доверчиво…

Послесловие

Выросший в атмосфере подобных примет и суеверий в своей американской глубинке великий Марк Твен умело вплел их в свой чудесный роман "Приключения Гекльберри Финна"; ваш покорный слуга тоже не лыком шит: многое из приведенных выше примет я использовал в своей комедии "Пой, бабушка, пой" (на иврите она называется "Савта шара шир самеах"), премьера которой состоялась в Тель-Авиве в 2016 г.

* * *

Если мои любезные читатели – выходцы из Средней Азии - вспомнят другие приметы и напишут мне о них – буду им признателен.

Источник: ISRAGEO