Чужой

"Аркадий Белинков был человеком, который сам, с самого начала, раньше кого бы то ни было строил свою судьбу".

(Эмиль Кардин, публицист)

Дело № 71/50. 1944 г.

Как и в 1930-е гг., органы НКВД в годы войны усиленно выискивали "врагов". Одного из таких "врагов" нашли в Литературном институте.

Студента Аркадия Белинкова, учившегося на семинаре бывшего формалиста Виктора Шкловского, арестовали 29 января 1944 г. за роман "Черновик чувств". Так называлась его дипломная работа, написанная в изобретенном им стиле — необарокко. Для приемной комиссии это было больше чем нонсенс — в советской литературе, главным методом которой был соцреализм, такого стиля не могло быть по определению.

Ученик Шкловского, противопоставивший себя советской литературе, не только представил свою работу в приемную комиссию, но и не раз читал ее своим друзьям и знакомым, собиравшимся у него дома. По сути, это был неформальный литературный кружок, который просуществовал всего-то меньше месяца — неформалами заинтересовалось НКВД, их стали вызывать на допросы. И организатора кружка — инакомыслящего (говорил, что социалистический реализм — нелепая выдумка Максима Горького), инаковыглядящего (ходит с длинными волосами в клетчатых брюках и крылатке), исповедующего "антисоветскую идеологию" (в Советском Союзе отсутствуют свобода слова и свобода печати, буржуазные государства в этом отношении имеют перед ним преимущества), проповедующего антимарксистские взгляды на литературу (искусство развивается по своим собственным, имманентным законам, попытки руководить искусством бессмысленны и неплодотворны), — взяли вместе с многочисленными вариантами романа, стихами, записками, черновиками и увезли в черной машине во внутреннюю тюрьму Наркомата государственной безопасности на Лубянку.

На первом же допросе следователь стал шить ему дело, грозившее немалым сроком, — обвинил в том, что он является "врагом советской власти" и до ареста "занимался антисоветской деятельностью".

23-летнему подследственному спорить со следователем было трудно, но он не только спорил, но и опровергал его обвинения: "Антисоветских преступлений я не совершал. Вина моя состоит только в том, что у меня были антимарксистские взгляды на литературу". Следователь давил, подследственный сопротивлялся, но никоим образом не менял свою позицию: "Антисоветской работы у меня не было. Что же касается моих антисоветских взглядов, то они изложены в моем неизданном романе "Черновик чувств“ и в стихотворении "Русь 1942 года“. Я считал, что буржуазные государства в отношении демократизма и свободы слова имеют преимущества по сравнению с Советским Союзом. Это убеждение привело меня к тому, что я чувствовал себя в Советском Союзе чужим человеком, эмигрантом. Отсюда и строки в моем романе: "Эмигрант я. Мы тайно живем в России с какими-то заграничными паспортами, выданными Обществом друзей Советского Союза“. В связи с этим же я писал о "тягостной поре диктатуры пролетариата“, которая мешала, как я полагал, свободному развитию индивидуальности художника. В ряде мест моего романа есть утверждения, опорочивающие советскую действительность. К ним относятся строки о том, что в Советском Союзе сажают в тюрьму людей за то, что они рискнули пройтись по улице "имени пролетарского писателя Горького в разноцветных штанах“, а также о том, что "пролетариат не делает искусства по своему образу, а делает какие-то странные вещи, похожие на него подвыпившего и всегубоулыбающегося".

Этого было больше чем достаточно: 5 августа 1944 г. А. В. Белинков, 1921 г. рождения, еврей, беспартийный, был приговорен Особым совещанием при НКВД СССР к восьми годам исправительно-трудовых лагерей – статья 58-10, ч. 2 (антисоветская агитация в военной обстановке).

"Рассказать, как Ленин писал или как я думаю?"

Он родился 29 сентября 1921 г. в интеллигентной семье московских евреев Виктора и Мирры Белинковых. Папа выбился пусть и в небольшие, но руководители — был сотрудником Госплана и одновременно занимал должность начальника Центральной бухгалтерии Наркомлегпрома РСФСР; мама преподавала и работала на скромной должности в Научном центре детской книги.

В раннем возрасте Аркадий заболел ревмокардитом, болезнь далa осложнение на сердце, врачи безнадежно махнули рукой, но любящие родители не сдались — выходили заболевшего ребенка и дали ему хорошее домашнее образование. Болезненный с детства, он не мог принимать участие в самых обычных детских забавах и шалостях — большую часть времени был вынужден проводить в постели, читая книги из семейной библиотеки. И вынужден был пойти в школу не в первый класс, а в пятый, где удивлял не только сверстников, но и учителей своими знаниями и начитанностью. Наталья Белинкова, жена будущего прозаика и литературоведа, рассказывала, что однажды на вопрос учителя: "Что такое государство?" он ответил вопросом: "Рассказать, как Ленин писал или как я думаю?". Родителей вызвали в школу, но дальше внушения дело не пошло — руководство не захотело выносить сор из избы, скандал замяли, но ученик долго ходил в "неблагонадежных".

"Неблагонадежный" мог объяснить разницу между системами Станиславского и Мейерхольда, разбирался в литературе итальянского Возрождения и продолжал думать не так, как учили в школе, а по-своему — весьма скептически относился ко всему, что происходит в стране.

Любовь к литературе привела его в Литературный институт. И там случилось то, что случилось, — дошел не до защиты диплома, а до тюрьмы.

Некто Кермайер

Во время пребывания на Лубянке за него хлопотали руководитель диплома Виктор Шкловский, Михаил Зощенко, который придумал заглавие "Черновик чувств", Алексей Толстой, знавший его по работе в Совинформбюро, — не помогло.

После оглашения приговора недоучившегося студента этапировали в Карлаг. Последний год он провел в Сарептском лечебно-санитарном отделении на участке Бородиновка. Больной, истощенный и изможденный, занимался тем же, чем и на воле, — сочинял. Прозу, памфлеты — "Россия и Черт", "Роль труда", "Человечье мясо". Писал тайно, в минуты редких передышек — это помогало выжить. Прятал в бараке под печкой. Когда почувствовал себя совсем плохо — если умрет, о рукописях никто не узнает, — доверился одному из заключенных, бывшему коммунисту, латышу Кермайеру — подкупила его интеллигентность. Понял, что бывших коммунистов не бывает, когда его вторично арестовали — в лагере (!). Наталья Белинкова в книге "Распря с веком. В два голоса" пишет: "Кермайер внимательно выслушал. Вышел. Вскоре вернулся: "Аркадий Викторович, ваша фамилия как пишется: Беленков или Белинков?“ — "A-а, он уже пишет донос“, — подумал Аркадий. Через несколько дней за ним пришли. Выкопали рукописи... Лагерное начальство радовалось: проявили бдительность, завели новое дело".

Дело рассматривал Военный трибунал войск МВД Казахской ССР. Трибунал мог, конечно, приговорить и к расстрелу, но проявил в духе сталинской юстиции гуманность. И 28 августа 1951 г. осудил Белинкова А. В., 1921 г. рождения, еврея, беспартийного, осужденного ранее по ст. 58-10, ч. 2. (антисоветская агитация в военной обстановке), на 25 лет исправительно-трудовых лагерей по статьям 58-8 (терроризм) и 58-10 (антисоветская агитация).

Вы заметили, что все кровавые диктаторы и их подручные думают, что их режим будет существовать вечно?

За границами монографии

Сталин умер 5 марта 1953 г. Вместе со смертью диктатора изменился режим: не умер, а претерпел, скажем так, некоторые изменения.

Белинков вышел на свободу через три года, в июне 1956 г., — комиссия Президиума Верховного Совета СССР пересмотрела дело, судимость была снята досрочно, ему было разрешено вернуться в Москву. В Москве бывший зэк ожил и стал заниматься тем, чем занимался до лагеря и в лагере, — литературой. Он даже окончил Литинститут и даже преподавал в нем некоторое время. А затем взялся за книгу о Юрии Тынянове, первое издание которой вышло в 1960-м.

Для того времени это была необычная книга: не биография, слепленная по обычным шаблонам серии ЖЗЛ, не литературоведческий труд, опиравшийся на принятые классические традиции, а литературоведческий роман, как называл его Белинков, — сплав биографии самого Тынянова, времени, в котором жили его герои Николай Первый, Грибоедов, Пушкин, и времени, в котором жил сам автор "Кюхли", "Смерти Вазир-Мухтара" и "Пушкина". И получилось, что получилось: писал о николаевской эпохе, а все понимали, что о советском режиме 1930-х гг.

На книгу в "Литературной газете" откликнулся бывший учитель. Шкловский писал: "Мы получили книгу А. Белинкова — свежую, смелую, внимательную и очень талантливую. У него есть свой взгляд на русскую историю и литературу. И он нередко берется спорить с Тыняновым. Этот спор он умеет вести на равных. Но ценность ее (книги) еще и в том, что она выходит за границы монографии и не только разрешает важнейшие проблемы современного исторического романа, но и ставит коренные вопросы развития сегодняшней советской литературы. Я жду от этого человека многого".

"Клевета на советскую литературу"

Пережив успех "Тынянова", он взялся за такой же литературоведческий роман о Юрии Олеше. Но с рукописью возникли проблемы, издательство "Искусство", с которым был заключен договор, при внимательном прочтении рукописи публиковать книгу отказалось — не укладывалось в шаблоны, принятые в советском литературоведении. "Я написал книгу, — говорил Белинков, — в которой пытался рассказать о том, что советская власть может растоптать почти все и делает это особенно хорошо, когда ей не оказывают сопротивления. Когда ей оказывают сопротивление, она может убить, как убила Мандельштама, может пойти на компромисс, как пошла с Зощенко, и отступить, если с ней борются не отступившие, не сдавшиеся художники — Пастернак, Булгаков, Солженицын. Юрий Карлович не оказывал сопротивления советской власти".

Незадолго до этого в Москву приехал Владимир Бараев — посланец главного редактора журнала "Байкал" Африкана Бальбурова. У "Байкала" были наполеоновские планы — издавался он в столице Советской Бурятии Улан-Удэ, но главный хотел, чтобы о мало кому известном местном журнале, публикующем местных писателей, знали и говорили, как об известном всем московском "Новом мире", печатающем и Солженицына, и Евтушенко.

Бараев познакомился с московскими писателями, Стругацкие дали ему роман "Улитка на склоне", Белинков — рукопись книги "Сдача и гибель советского интеллигента". Бараев выбрал вторую часть романа братьев-фантастов и главу "Поэт и толстяк" из рукописи об Олеше — зацепили строки "между художником и обществом идет кровавое неумолимое побоище: общество борется за то, чтобы художник изобразил его таким, каким оно себе нравится, а истинный художник изображает его таким, какое оно есть". Надеялся, что протащит через бурятскую цензуру то, что нельзя было протащить через московскую. Тем более что предисловие к публикации написал сам Корней Чуковский.

Оба произведения были опубликованы в 1968-м в двух первых номерах. И сразу же замечены в Москве. "Улитка" вызвала раздражение литературного начальства, "Поэт и толстяк" (так называлась публикация об Олеше) — скандал.

Предисловие мэтра советской литературы не помогло. "Литературная газета", всегда стоящая на страже, обрушилась на Белинкова. Доктор филологических наук Юрий Андреев в статье "Своевольные построения и научная объективность" обвинил Белинкова не только в клевете на советскую литературу. Чуткая к идеологическим изъянам, ЛГ в "Поэте и толстяке" учуяла не просто изъян, а вывих, болезнь — отрицание не просто советской литературы, а антикоммунистические настроения автора.

Разумеется, продолжения ни "Толстяка", ни "Улитки" не последовало. Бараев вспоминал, что первого секретаря Бурятского обкома партии вызвали в Москву, где завотделом пропаганды ЦК КПСС Степаков устроил ему разнос: "Байкал" "публикует московских евреев". В Москве аукнулось — в Улан-Удэ откликнулось: после выволочки редакцию разогнали, главного уволили, зам слег с инфарктом, журналы изъяли по всему Советскому Союзу. Но некоторым расторопным москвичам все же удалось приобрести "крамольные" номера до распоряжения Главлита о повсеместном изъятии. После распоряжения "Байкал" ушел на "черный рынок": 30-копеечный журнал шел у московских "жучков" по 100 руб. за номер и распространялся в самиздате.

Воля

В июне 1968 г. Белинкова отпустили вместе с женой в Венгрию для лечения. На родину они не вернулись — через Югославию перебрались в США.

Через много лет Наталья Белинкова в очерке "Воля" объяснит, почему они выбрали эмиграцию: "Мы изгнанники, хотя наше изгнанничество добровольно. Мы беглецы — наше бегство вынужденно. Мы выбрали эмиграцию как средство протеста против существующих в СССР порядков. Мы выбрали эмиграцию как возможность существования и работы в условиях свободы. Мы думаем, что самая большая польза, которую мы можем принести своему народу и народам новых для нас земель, — это правдивая информация о настоящем и честный анализ прошлого нашей страны. Здесь мы впервые в полной мере осуществили естественную человеческую потребность — высказать вслух то, что хочется сказать".

"Литературная газета" откликнулась на побег в августе после первого выступления Аркадия Белинкова на радиостанции "Свобода" репликой некоего Вл. Жукова с весьма характерным для тогдашней идеологической войны названием — "Васисуалий Белинков избирает "Воронью свободку".

Белинков на "Свободе"

"Все то же, что делало мою жизнь в Советском Союзе внутренне осмысленной и, может быть, имеющей некоторое общественное значение: борьба со всеми видами тоталитаризма — с коричневым, черным, желтым и красным фашизмом.

Ничего не изменилось с момента, когда я покинул свою родину, землю, по которой я ходил, язык, на котором я говорил и писал, историю, которая была естественной составной частью существования всякого мыслящего человека. Ничего не изменилось: остались те же враги, и остались те же идеалы. Враги — это тоталитарный режим, идеал — это демократическая свобода. Изменилось лишь место, в известной мере форма этой борьбы. Я не уходил из русской литературы и не уходил из русской общественной борьбы. Свою пишущую машинку из кабинета на Малой Грузинской в Москве я перенес в свой кабинет на Уодвард-авеню в Нью-Хейвене. Ничего не изменилось. Я продолжаю то же дело, которое на протяжении едва ли уже не тридцати лет делал в России, делал у себя дома, делал в лагере и теперь продолжаю делать в изгнании…

История советской власти — это история постоянного уничтожения духовных ценностей. Если… из духовных ценностей что-то осталось, то это осталось только потому, что было оказано сопротивление, и благодаря этому сопротивлению удалось в какую-то минуту победить советскую власть. "Мастер и Маргарита", книги Солженицына, лирика Ахматовой, лирика и эпос Пастернака — это победы над советской властью; если бы их не было, то ничего из того, о чем я сейчас говорил, существовать не могло бы".

Против любых форм диктатуры

В Штатах он преподавал в Йельском университете — читал лекции о взаимоотношении творческой личности и тоталитарного государства. В январе 1970 г. принял участие в симпозиуме, который к столетию со дня смерти Герцена организовали в Лондоне радиостанция "Свобода" и мюнхенский Институт по изучению СССР (ныне прекратил свое существование). Что было весьма символичным: российский изгнанник звонил в свой "Колокол" именно из свободного Лондона.

Среди участников были западные политологи, слависты и литераторы, всеми правдами и неправдами бежавшие и эмигрировавшие из Советского Союза: автор "Бабьего Яра" Анатолий Кузнецов, поэт, брат Юрия Трифонова Михаил Демин, журналист и переводчик Леонид Владимиров (Финкельштейн), которые и вошли в редколлегию литературно-публицистического сборника "Новый колокол", основателем которого стал Аркадий Белинков.

В сборнике были разделы прозы, истории, публицистики и международной жизни. Среди авторов — югославский политик и литератор, автор знаменитой книги "Новый класс" Милован Джилас; английский советолог Джеральд Брук, отсидевший в советских лагерях четыре года за распространение русской литературы, изданной на Западе; профессор Высшей школы музыки в Гамбурге Михаил Гольдштейн, автор книги "Записки музыканта", изданной в Германии; израильский писатель и основатель "Комитета освобождения русских евреев" Юлий Марголин. Но, пожалуй, гвоздем сборника стали рассказ Белинкова "Побег" и его статья "Страна рабов, страна господ…", которая начиналась следующим образом: "В России власть побеждает легко. В России, чтобы победить, нужно только поймать. Суд в России не судит, он все знает и так. Поэтому в России суд лишь осуждает. Но для того, чтобы осудить не только того, кого поймали, но и тех, которых пока не поймали, нужно, чтобы ловила не одна полиция, а все общество. И общество в России всегда охотно, готовно и стремительно шло навстречу. Поэтому в эпохи, когда свобода, достоинство и мысль людей уже до конца сожраны государством, общество всей душой начинает заверять победителей в том, что его не во всем правильно поняли и что оно всегда в мыслях своих было со своими душителями".

Думается, что эти мысли не устарели и в наше время.

В "Обращении к читателю", открывавшем сборник, от имени редакции говорилось: "Нас объединяет то, что мы чувствуем себя представителями советской оппозиции на Западе. Мы не принадлежим к какой-либо партии или политической группировке. Мы отрицаем любые формы диктатуры, как и такие методы борьбы, которые к диктатуре приводят".

"Новый колокол" увидел свет в 1972 г. в Лондоне и был посвящен памяти его основателя Аркадия Белинкова, скончавшегося в 1971 г. в Нью-Хейвенском госпитале в США от паралича сердца.

Из задуманной трилогии о трех типах художников: один — лояльный по отношению к господствующей власти, как Юрий Тынянов, второй — протестующий против давления сверху Александр Солженицын, третий — сдавшийся, как Юрий Олеша, он написал только две книги. И это были книги, как говорил сам Белинков, не о Тынянове и Олеше, а прежде всего о взаимоотношениях художника и общества в тоталитарном государстве.

Из воспоминаний литературоведа Мариэтты Чудаковой

"Русский человек чаще всего в конечном счете смиряется со злом, на долгую и упорную ненависть ко злу его не хватает. Наша российская ситуация всe еще (или уже?) такова, что не очень-то поощряет к рассуждениям на эти темы, да и сами российские евреи больше всего не любят, чтобы их выделяли по каким бы то ни было признакам (они хорошо знают, что именно бывало связанным с любым выделением из общей среды сограждан). Но, может быть, стоит и здесь стать свободнее?..

Аркадий, во всяком случае, таких разговоров не боялся. Помню его решительные слова, обращенные к нам с А. П. Чудаковым: "Ну какие вы русские? Вы тоже евреи!" — "Я русский..." — неуверенно возразил Чудаков. — "Евреи, евреи! Раз вы против этой власти — значит, евреи! Все русские интеллигенты — евреи!"

Источник: "Еврейская панорама"