Сеня и Ната
Пожелтевшая общая тетрадка, нешкольная, в широкую линейку*. В середине и по центру первой страницы - крупными, неуверенными буквами - выведено: "На память Наташе Жук от Сени Звоницкого".
И дальше одно за другим, страница за страницей идут стихи этого самого Сени - семи- или, возможно, восьмиклассника. Точнее, 15 вскриков или всхлипов по уши влюбленного мальчишки - пылких, трогательных и душевных, но литературно неумелых, даже корявых.
Вот их образчик:
Посвящается Н.Ж.
Снова буря трепещет в душе,
Снова мысли мои клокотят!
Снова жизнь кипит во мне!
И я этой буре рад.
Ты простила меня, и я снова боец.
Вновь стою я в могучем строю.
Твой придворный, я снова поэт и певец,
И я вновь тебе стансы пою.
Снова силы звучит в стихе,
К дружбе, к любви призывая.
Знай - одной лишь, одной лишь, одной лишь тебе
Все стихи я свои посвящаю.
(1935.30.XI)
Все 15 стихотворений написаны на протяжении октября, ноября и декабря 1935 года, то есть в первом учебном полугодии. И все - посвящены одной девочке-однокласснице - Наташе Жук (лишь в паре последних к адресатам добавился еще и некий "Л.С.", - предположительно, тот самый загадочный третий, которого Сеня считал своим счастливым соперником).
Стихи, как правило, имеют и названия, и посвящения, но разницы между ними нет: "Посвящается Наташе Жук", "Н.Ж." (дважды), "Моей любимой", "Моей драгоценности", "Письмо царице мыслей - от поэта", "В альбом" (дважды), "Вечному другу - любимой навеки", "Подражание", "Друзьям", "Лучшим и единственным друзьям".
Казалось бы, заурядное дело. Мальчишка влюбился в девчонку, одноклассник в одноклассницу, но взаимности не ощутил, отчего только еще сильнее завелся, а дальше, дальше - рука к перу, перо к бумаге - и вот тебе, Натка, мои стихи, вот что я к тебе и из-за тебя испытываю, знай, Наташка! Трогательная, но банальная, в сущности, история.
Но все переворачивается, когда читаешь на первой странице тетрадки запись шариковой ручкой. Сделала ее сама Наташа Жук - адресат стихов - спустя лет, наверное, 30 или 40 после того, как получила из влюбленных рук эту тетрадку, с которой, прежде чем отдать в архив, не расставалась.
"Сене было 14 лет, как и мне, когда он писал эти стихи.
Сеня Звоницкий - мой школьный товарищ, погиб с матерью в Бабьем Яру (Киев) в конце сентября 1941 г., через 12 дней после того, как вошли немцы в Киев. Его отец - эсер - погибал в концлагерях от туберкулеза. Мать была учительницей франц[узского] языка. Мать погибла с Сеней вместе".
Получается, что Арсений Звоницкий, автор этих неумелых ламентаций, - одна из десятков тысяч жертв чудовищного расстрела в Бабьем Яру. В базе установленных имен жертв Бабьего Яра фамилия Звоницкий встречается пять раз:
Вениамин Маркович (1868 г.р.),
София (1873 г.р., урожденная Сукоцкая),
Евгения (1910 г.р., урожденная Авруцкая),
Майя (1936 г.р.)
и - без имени и инициалов. Вполне возможно, что безымянный - это Сеня.
Что испытывал он тогда, когда из города уходила Красная армия и входила в него Коричневая?
Не то ли, что описал Василий Гроссман?
"В эти минуты все ощущали с телесной очевидностью, что каждый шаг на восток уходящих советских войск роковым образом связан с движением еще невидимых немецких колонн. Они надвигались все ближе, методично, шаг за шагом, и каждый шаг уходящих к Днепру красноармейцев приближал к Киеву дивизии Гитлера.
И словно вызванные приближающейся черной силой, в переулках, темных подворотнях, в гулких дворах появились новые люди, их быстрые, недобрые глаза усмехались смелей, их шепот становился громче, они, прищурившись, смотрели на проводы, готовились к встрече. И здесь, проходя переулком, Крылов впервые услыхал потом не раз слышанные им слова: "Шо буле, то бачилы, шо буде побачимо".
(Гроссман В. Из первой редакции романа "За правое дело" (сообщено Ю. Волоховой).
Не о том ли 15-летняя Софа Маловицкая писала 9 сентября из Киева в Воронеж Азе Поляковой, своей эвакуировавшейся подруге:
"…Мы остались на верную гибель"**.
Общая тетрадка со стихами - это последнее и единственное, что осталось на этом свете от Сени Звоницкого и от его любви.
Со времени их написания в конце сентября 1941 года не прошло и шести лет, но Бабий Яр словно бы возвращает автора в его "навек четырнадцатилетие"***. И делает его стихи косвенно "причастными" к настоящей антологии.
И как знать! Может, и тот легендарный украинский мальчик, который по своей воле пошел в Бабий Яр вместе с еврейской девочкой, своей возлюбленной, и ее мамой, - может, тоже писал ей стихи?!
Ната и ее семья
Итак, тетрадка со стихами, известны их автор, известен и адресат.
…С персоналией Наташи Жук никаких проблем нет. Это Наталья Борисовна Тарасова: фамилия - по первому мужу, Сергею Алексеевичу Тарасову (1917‒1982).
Родилась Наташа Жук 18 июня 1921 года в Киеве. Отец - украинский этнограф, искусствовед и археолог Борис Касьянович Жук (13.05.1878, Киев - 22.11.1960, Франкфурт-на-Майне) - профессор Киевского театрального института и замдиректора Музея украинского народного искусства. В годы оккупации он профессорствовал в Киевском университете, там же преподавала русский язык и ее мать - Лидия Ильинична Жук, урожденная Баратынская. В ноябре 1943 года отец настоял на уходе всей семьи на Запад, куда вывез и свою личную коллекцию ювелирных изделий Киевской Руси из клада, обнаруженного у Десятинной церкви.
Дочка Наташа в 1939‒1941 гг. училась на биологическом факультете Киевского университета, а в 1943‒1945 гг. - уже в эмиграции - естественным наукам в университетах Вены и Инсбрука. В 1945 году семья перебралась из бывшей Австрии в бывшую Германию, в лагерь Менхегоф под Касселем, где уже сложилась довольно плотная среда дипийцев, то есть перемещенных лиц. К середине декабря 1945 года в лагере насчитывалось более 2500 человек, ведших непростую - полунищенскую и барачную - послевоенную жизнь беженцев-невозвращенцев - да еще под вечной угрозой насильственной репатриации в СССР.
Там и тогда началось под сильнейшим влиянием архиепископа Нафанаила (Львова; 1906‒1986), пастыря второй эмиграционной волны, воцерковление Наты Жук: подаренное Нафанаилом Евангелие она хранила до конца жизни. Позднее, поселившись во Франкфурте-на-Майне, Наталия Борисовна стала преданной прихожанкой Франкфуртского храма.
В 1946 году, еще в Менхегофе, она вышла замуж за Сергея Алексеевича Тарасова (1917‒1982), с которым была знакома - и даже обвенчана - еще в Инсбруке. Но брак этот распался, запечатлевшись в дочери Алене (Елене). В 1955 году Наталья Тарасова вышла замуж во второй раз - за Михаила Ивановича Парфенова (1919-1977): семья приросла еще двумя дочерьми - приемной (Машей) и родной (Надей). Оба мужа - видные деятели Народно-Трудового Союза (НТС), а второй - еще и его казначей. Наталья и сама была членом этого Союза: вся ее последующая светская жизнь прошла в его рядах.
В 1946 году в Менхегофе вышел первый номер энтээсовского журнала "Грани". Того самого, с которым, как и с НТС, тесно сплетется и литературная жизнь Натальи Тарасовой - как авторская, так и редакторская. Свою первую повесть - "Берлин" - Наталья Тарасова опубликовала в нью-йоркском "Новом русском слове" в 1948 году. В 1951 году первая публикация в "Гранях", а в 1956-м Тарасова вошла в состав редакции журнала. С 1962 и по 1982 год она была главным редактором журнала, продолжая при этом печататься как в русской, так и в немецкой периодике (для последней у нее был отдельный псевдоним - Barbara Bode).
Покинув "Грани" в 1982 году, она, к изумлению многих коллег, совершила в сентябре 1983 года внешне чрезвычайно экстравагантный, но внутренне совершенно закономерный шаг: ушла в монастырь, став послушницей и насельницей Свято-Богородицкого Лесненского монастыря в Провемоне во Франции. Назначенным ей послушанием стала монастырская библиотека, которую мать Александра (это ее церковное имя) привела в идеальный порядок.
Скончалась мать Александра, она же Наталья Борисовна Тарасова, она же Ната Жук, 8 января 2006 года и похоронена на сельском Провемонском кладбище****.
Сеня и его семья
А что же мы знаем об авторе стихов - о Сене, об Арсении Звоницком?
И за что же тут, в поиске, зацепиться?
За мать - учительницу французского?
Или, может, за эсера-отца, погибавшего в ГУЛАГе?
Комбинация фамилии отца и эсера выгуглила только один результат. Вот он:
"…Британский консул в Баку Рональд Мак-Донелл заносит в дневник: "Солдаты Кавказской армии охвачены беспокойством, как бы другие, более расторопные, не разделили до их возвращения всю землю лендлордов".
- Хотите получить землю? - вопрошает на митингах главный бакинский знаток крестьянских нужд эсер Звоницкий. - Тридцать семь десятин с полной гарантией, как только наша партия эсеров придет к власти! Запись в эсеры сразу после собрания… Помните, тридцать семь десятин каждому!
Улов Звоницкого совсем не плох. В конце мая после слияния Совета рабочих депутатов и Совета солдатских депутатов у эсеров две трети голосов. Плюс пятьдесят шесть меньшевиков. Еще в придачу дашнакцаканы, обязательные союзники власть имущих.
Большевиков всего двадцать пять. Сбывается мечта Сако Саакяна. Председательский колокольчик в его руках"
(Дубинский-Мухадзе И. Нариманов. М.: Молодая гвардия, 1977. С. 69.).
1918 год, Баку? Так далеко? Киевлянин?
А почему нет? Запомним.
Ищем дальше и - находим! Сначала - в библиотечных каталогах - отца: Звоницкий Александр Соломонович, автор книги "О залоге по русскому праву" (Киев‒СПб.: Н.Я. Оглоблин, 1912. xvi, 401 с.). Книга эта посвящена матери автора - Кларе Самойловне Звоницкой, так что находим и Сенину бабушку*****.
Но главной семейной знаменитостью была, бесспорно, Агнесса Соломоновна Звоницкая (05.04.1897‒17.08.1942) - родная тетка Арсения и младшая сестра отца, первая в России женщина-социолог******. Она родилась и училась в гимназии в Киеве, потом в заграничном университете - в Гейдельбергском, где изучала право. Первая мировая война выдавила ее из Германии в Швейцарию, где она ненадолго еще продолжила учебу, а в 1915 году вернулась в Киев.
Ее оригинальная система социологических понятий выработалась на удивление рано. Центральным в ней было понятие социальной связи, то есть динамики сознания людей, вступающих друг с другом во взаимодействие, что во многом сближало социологию с психологией.
Это поразительно, но уже в начале 1914 года - в неполные 18 лет - она выпустила свою первую книгу: "Опыт теоретической социологии. Т. 1. Социальная связь"*******. Рецензируя ее в мартовском выпуске журнала "Заветы", Питирим Сорокин писал: "Обширная эрудиция, систематичность мышления, целостность построения, обнаруженная в данной работе, делают из нее ценный вклад в библиотеку русской социологии". Книга эта мыслилась первым томом задуманного четырехтомника, завершать который должен был "разбор метода социологической науки". Том этот, впрочем, так и не был написан, тогда как второй ("Социология как учение о личности") и третий тома написаны были, но света, увы, не увидели.
После революции Агнесса Звоницкая переехала в Петроград - по приглашению Сорокина, надо полагать. В 1918‒1921 гг. она работала в знаменитом бехтеревском Институте по изучению мозга и психической деятельности - cначала ассистенткой Лаборатории коллективной рефлексологии, которой заведовали последовательно Сорокин, сам В. М. Бехтерев и, наконец, она сама. Исследовательским полем Звоницкой были социологические аспекты трудовой деятельности и охраны труда в России, а также умственная работоспособность детей в коллективах и в одиночку.
Болезнь отца заставила ее вернуться в Киев, где в 1921‒1925 гг. она преподавала на юридическом факультете Института народного хозяйства. В 1923/24 учебном году она организовала и возглавила Кабинет кафедры уголовного права, или, иначе, "юридическую клинику", изучавшую личности и психологию как преступников, так и свидетелей и судей. Одновременно она готовила к печати большую работу "О природе науки".
Когда в 1925 году отец умер, Агнесса Соломоновна снова вернулась в свой "город, знакомый до слез", где поселилась у родных, в семье своего двоюродного брата Юлиана Владимировича Звоницкого (1897–1939) - бригадного военврача и начальника военно-санитарного управления Ленинградского военного округа. В 1925‒1929 гг. она вновь научный сотрудник Института мозга и одновременно - точнее, в 1926‒1930 гг. - научный сотрудник Ленинградского филиала Института по изучению преступника и преступности при ОГПУ СССР (здесь она разрабатывала методологию социологических обследований преступности и пенитенциарного дела). В 1930‒1936 гг. - работа старшим ассистентом Психотехнической лаборатории местного транспорта Ленинградской городской железной дороги (работа над характерологическими тестами и психодиагностикой), а также в Секции психологии Института научной педагогики.
Самое последнее место ее работы в Ленинграде - Публичная библиотека, куда она была зачислена главным библиотекарем 10 апреля 1937 года с окладом в 400 р. Спустя неполных пять месяцев, с 1 сентября, она уволилась по собственному желанию********. В заявлении об увольнении значится - "ввиду трудностей совмещать с работой по специальности", но истинная причина, скорее всего, связана с Большим террором: в Киеве арестовали ее брата, Сениного отца, а в Ленинграде - 11 августа 1937 года - и ее кузена, у которого и под защитой которого она жила все свои ленинградские годы*********.
После этого Агнессу Соломоновну стали одолевать болезни. В начале войны она эвакуировалась во Фрунзе, откуда переехала в деревню Бурулдей, где целый год проучительствовала в сельской школе. В Бурулдее она и умерла - 17 августа 1942 года.
Postscriptum
Тетрадка со стихами Арсения косвенно говорит нам и еще об одном - о той национальной толерантности и внутренней открытости, которая складывалась в советском Киеве перед войной - в 1930-е годы. Еврейский мальчишка влюбляется в украинскую девчонку-одноклассницу, он пишет и вручает ей свои пылкие стихи; та же, зная о его гибели в Бабьем Яру, доживает до 85 лет и, даже став монахиней, сохраняет тетрадку до конца жизни и заботится о том, чтобы она не пропала после ее смерти, - кладет в свой архив.
За два дня - 29 и 30 сентября 1941 г. - в Бабьем Яру было расстреляно 34 тысячи евреев
Об этом же - о пониженном градусе национальной самоидентификации, то есть, в сущности, о межэтническом мире - вспоминает и Анатолий Кузнецов в своем "Бабьем Яре". В 1941 году ему было всего 7 или 8 лет, вдвое меньше, чем Сене и Нате в 1935 году. Оккупанты обклеили своими плакатами все заборы и рекламные тумбы Киева. И на одном из них Толик "…прочел такое, что не поверил своим глазам:
"Жиды, ляхи и москали - наилютейшие враги Украины!"
У этого плаката впервые в жизни я задумался: кто я такой? Мать моя - украинка, отец - русский. Наполовину украинец, наполовину "москаль", я, значит, враг сам себе.
Дальше - хуже. Мои лучшие друзья были: Шурка Маца - наполовину еврей, то есть жид, и Болик Каминский - наполовину поляк, то есть лях. Сплошная чертовщина. Немедленно сообщил бабке.
- Не обращай внимания, сынок, - сказала она. - То дураки написали.
Допустим, дураки. Но не написали, а напечатали. Зачем такой бред печатать и расклеивать по заборам?.."
Или другой эпизод из Кузнецова - на этот раз с "положительной", с точки зрения оккупантов, этнической коннотацией:
"Однажды после столовой мы зашли к Ляле. И вдруг я увидел на столе буханку настоящего свежего хлеба, банку с повидлом, кульки.
Я буквально остолбенел.
- Нам выдают, - сказала Ляля.
- Где?
Я готов уже был бежать и кричать: "Бабка, что же ты не знаешь, уже выдают, а мы не получаем, скорее беги!"
Ляля показала мне извещение. В нем говорилось, что фольксдойче должны в такие-то числа месяца являться в такой-то магазин, иметь при себе кульки, мешочки и банки.
- Что значит фольксдойче?
- Это значит - полунемцы, почти немцы.
- Вы разве немцы?
- Нет, мы финны. А финны - арийская нация, фольксдойче. И тетя сказала, что я пойду учиться в школу для фольксдойчей, буду переводчицей, как она.
- Вот как вы устроились, - пробормотал я, еще не совсем постигая эту сложность: была Ляля, подружка, почти сестричка, всё пополам, и вдруг она - арийская нация, а я - низший...
Раньше избранные партийцы жили, с баз все получали, очередей не знали. Теперь то же самое - арийцы. То партийцы, то арийцы. Во мне вспыхнула яростная голодная злоба. Так это для нас магазины не работают, так это мы жрем конские каштаны, а они уже живут!
- Так-так, фольксдойче, - сказал я мрачно. - А ты еще и в столовку для голодающих ходишь, зар-раза?
И я ушел, так грохнув дверью, что самому стало совестно, но я на много лет возненавидел ее, хотя где-то в глубине души и понимал: при чем здесь Лялька?.."
Но не дураки были и немцы, расклеивая по городу все эти листовки, отпечатанные в полевой военной типографии. Столько пар глаз, прочитав их, радостно усмехнулись, сколько же ненависти - к жидам, к ляхам, к москалям, отдельно к партейцам - на раз проснулось, заклокотало внутри и вырвалось наружу. Целые ручьи любительского, но истового антисемитизма растеклись тогда по изгибам киевского рельефа - на встречу с девятым валом антисемитизма немецкого, государственного, с иголочки, высокопрофессионального - навстречу Бабьему Яру.
* Оригинал находится в составе фонда 98 Архива Исследовательского центра Восточной Европы при Бременском университете, Германия. Сердечная благодарность Габриэлю Суперфину, указавшему мне на этот артефакт, а также Марии Классен, нынешнему архивариусу указанного архива.
** См.: "Сохрани мои письма…" // Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. Вып. 6. М.: Центр "Холокост", 2021. С. 111.
*** Ср.: "Только этого мне не узнать. Мне навек пятнадцать" - парафраз лейтмотива "Поэмы существования" Н. Коржавина.
**** См. некролог в: За Россию. 2006. № 40.
***** Из другого источника узнаем, что сама она была писательницей, а ее муж, т. е. дедушка Арсения, адвокатом.
****** Подробней о ней см.: Голосенко И.А., Зверев В.М. Социолог Агнесса Звоницкая: работы и судьба // Социологические исследования. 1991. № 2; Голосенко И.А., Козловский В.В. История русской социологии XIX‒XX вв. М., 1995. См. также архивы: Архив РНБ. Ф. 10/1; ПФА РАН. Ф. 155. Оп. 2. Д. 273.
******* Опыт теоретической социологии. Т. 1. Киев: Издательство И.И. Самоненко, 1914. - 294 с.
******** Отдел архивных документов РНБ. Ф. 10 (Личный состав). Отдел 1 (личные дела). Дело: "Звоницкая Агнесса Соломоновна".
********* В мемориальской базе данных о репрессированных, как, впрочем, и в фондах Службы безопасности Украины, сведений ни об одном из Звоницких не обнаружено. Приговор В.Ю. Звоницкому датирован 23 сентября 1938 г., а расстреляли его 4 ноября 1939 г. В 1956 г. реабилитировали.
Источник: "Новая газета"
комментарии