ТЕЛЕВИДЕНИЕ
Фото: предоставлено автором
Публицистика

Неисповедимы пути Господни

"Папа портной, брат Самуэль и глаза, как у мамы", — это все, что осталось мне от еврейских родителей.

Когда мы сидим в его маленькой комнатке в доме для престарелых в центре Иерусалима, ничего не напоминает о его прошлом. О том, что этот улыбчивый, симпатичный немолодой господин с прекрасными манерами и почти безупречным русским языком когда-то был католическим ксендзом, и звали его не Яаков Векслер, а Ромуальд Вашкинель. И жил он не в Израиле, а в Польше, и пользовался уважением у прихожан, и защитил докторскую диссертацию по философии, и пообещал отцу, что станет "хорошим священником", и слово свое сдержал.

 

 

В его комнатке развешаны отрывки из еврейских молитв, в громадном, во всю стену, шкафу книги на польском, французском, иврите и даже на русском языке. Особенно он любит Достоевского. "Идиот" — это же Иисус, только русский. Мне кажется, Достоевский очень правильно его описал".

Он всю жизнь чувствовал себя чужим. В детстве его дразнили "жидком" за темные волосы и неславянские черты лица.

"Папа, почему у меня волосы черные?" — спрашивал он.

"Потому что была зима, февраль. Было холодно и горел камин. Аист, который принес тебя, не сумел залететь в окно, поэтому бросил тебя в трубу. Вот волосы и подгорели".

В школе объясняли, что жиды — это злые люди, которые убили Бога, за что их выгнали из Польши. Он стоял у зеркала и пытался найти схожесть со своими родителями, голубоглазыми блондинами. Но ничего, ни одной черточки, найти не удавалось. Он выглядел иначе, он вел себя иначе, и, самое печальное, он чувствовал себя иначе. Он был другим. В душе он всегда знал, что он другой. Но произнести это вслух было невозможно.

"Мама, если я еврей, я не знаю, что я с собой сделаю!" — однажды закричал он ей в отчаянии. Но в зеркале отражалось его лицо, искаженное гневом и страданием, и мама, сидящая на стуле, — по щекам ее текли слезы.

В семнадцать лет он решил стать священником. Отец, услышав об этом, зарыдал — впервые в жизни. "Нет, сынок. Ты не можешь быть священником! Это невозможно!"

 Через три дня после этого разговора у отца случился инфаркт. Стоя возле его могилы, он твердо решил: буду священником, чтобы искупить вину за смерть отца.

"Сейчас бы я, конечно, этого не сделал. Но тогда я был молод, отчаян и очень хотел доказать, что я не тот, кем являюсь. Что я — поляк".

Он стал хорошим священником. Прихожане его любили, а он любил их. Принимал исповеди, проводил мессы, причащал умирающих. В приходе его так и называли "наш жидок". Он не обижался, привык.

Но ни в молитве, ни в служении Богу, ни в изучении философии не находил он ответа. Что случилось тогда, в конце февраля 43 года, когда он появился на свет? Почему он так отличается от всех вокруг? Почему душу скребет мучительная неизвестность? Тогда впервые он услышал слово "Холокост".

"Мама, я должен знать, что случилось", — говорил он своей польской матери. Но она упорно молчала. Молчала почти до самой смерти, пока, не осознав, что уходит, не призналась. Евреев тогда согнали в гетто. Остались только те, кого немцы считали "полезными". Среди них оказался портной Векслер.

Однажды она пришла к нему на примерку, а он сказал: "Пани, у вас нет детей. Пойдемте со мной в гетто, я вам кое-что покажу". У него только что родился ребенок, "маленький и миленький", как он сказал. Еще не обрезанный еврейский мальчик. "Возьмите его", — попросил он. "Но как же я его возьму? Ведь все поймут, что он еврей", — сказала она. "Бог вас убережет", — ответила его жена. "А он вырастет и станет священником, чтобы прославлять Бога".

Она заплакала, и младенец заплакал, и маленький мальчик, лет четырех, тоже. И, плача, она вынесла ребенка из гетто. А через месяц всех евреев отвезли в соседний город Понары и расстреляли.

"Мои польские родители меня очень любили. Может быть, за это спустя восемь лет Бог послал им своего ребенка — мою младшую сестренку".

Уже в 90-х, после смерти матери, он нашел своих родственников. Сестра и брат отца пережили Холокост и репатриировались в Израиль. Старенький хромой дядя, увидев его, с рыданиями бросился на шею: "Яков, я сразу тебя узнал! У тебя походка как у папы и глаза как у мамы!"

А потом, много позже, он и сам сделал алию. Католическое служение оставил в прошлом, облачение священника сменил на кипу, костел — на музей "Яд ва-Шем". Нужно было доказать свое еврейство, это был длительный и болезненный процесс. Но Якову это удалось при помощи друзей.

Сегодня на его столе стоят две фотографии — еврейской мамы и польской. Они обе его любили и обе пытались спасти.

 

 

"Я все время думаю, что моя еврейская мама предугадала мою жизнь. Она сказала, что я стану священником, и так и случилось. И именно из-за этого я смог пройти весь этот путь и вернуться к своему народу. Откуда она тогда это знала, в феврале 43-го в гетто в маленьком городке Свенцяны под Вильно? Наверное, тогда она услышала Бога".

Комментарии

комментарии

популярное за неделю

последние новости

x