Он вырос в меру ассимилированным евреем. Атеистом. Не антисемитом, а именно атеистом – он был вне религии, она его не интересовала. Сам он писал об этом так: "Мое поколение вообще ничего не утверждало. Может, есть Бог, может, нет, какое это имеет ко мне отношение?"

Он называл это душевным равнодушием. Именуя веру "эмоцией", Жаботинский писал: "Человек будущего – натура цельная, у которой в наличии все эмоции, будет человеком верующим. Связь между душой и бесконечностью будет сопровождать его во всех его поступках". Он писал в той же статье о невозможности навязывания религиозного мировоззрения и о необходимости знания "обрядов". Выполнять или не выполнять – личное дело каждого, но знать – человек обязан.

Понимание роли нашего наследия в нашей жизни пришло не сразу. Но пришло. За три года до смерти Владимир Евгеньевич писал: "Библиотека нашей национальной культуры состоит на 95% из книг "религиозных" и лишь на 5% – из "светских". Почти все ценности в области философии, этики, социальной справедливости, которыми мы обогатили мир, сотканы из шелковых нитей нашей традиции, были осмыслены и выражены в лучах Божественного духа". (Кстати, слово "Б-г" Жаботинский писал всегда с большой буквы).

Он умер совсем нестарым, и при перезахоронении его праха в Эрец-Исраэль, спустя почти четверть века после смерти, премьер-министр государства Израиль Леви Эшколь сказал: "Он сжег себя на пылающем огне".