Георг Вильгельм Фридрих Гегель родился в Штутгарте 27 августа 1770 г. в семье чиновника-лютеранина с предвзятым отношением к евреям. Окончив в Тюбингене богословское училище, он стал магистром философии, затем – профессором в университетах Йены и Гейдельберга, позже – ректором Берлинского университета. В его фундаментальных трудах “Феноменология духа”, “Философия права”, “Философия истории” и др. изложена система взглядов на природу и общество как ступени развития мирового духа.

Оригинальность гегелевской философии состояла в единстве метода, формы и содержания, объективного и субъективного, мышления и бытия, исторического и логического. Индивидуальное сознание, по Гегелю, проходит путь, который прошло человечество в своей истории, в результате чего отдельный человек в состоянии посмотреть на мир и на себя с точки зрения ее завершения. Познание идет от рассудка к разуму, от анализа к синтезу на основе превращения понятий в свою противоположность через тезис, антитезис и синтез, переход количества в качество и достижение меры как сущности вещей. История человечества и мышления является единым диалектическим процессом развертывания абсолютной идеи, а общественные формации представляют собой ступени ее развития. Причем смысл истории есть прогресс в осознании и реализации свободы.

Исходя из своих философских принципов Гегель рассматривал сущность иудаизма и судьбы еврейства. При этом он не избежал влияния юдофобских воззрений французских и немецких просветителей. Вольтер, Гольбах и Дидро твердили, что евреи совмещают жадность с ненавистью к прочим народам и несут вину за изобретение христианства, несовместимого с прогрессом. Кант полагал, будто иудаизм – не религия, так как “закон Моисея представляет собой принудительное законоположение, исключившее весь род людской из своего сообщества и не знающее веры в загробную жизнь”. Он осуждал “бесчестный меркантилизм” евреев, призывая к истреблению в них “пагубного духа иудаизма”. По мнению же Фихте, проблема еврейства, создающего свое “государство в государстве”, может быть решена путем изгнания иудеев из Германии в их Землю обетованную. Пожалуй, один Шеллинг испытывал позитивные чувства к евреям, хотя и критиковал Ветхий Завет.

В молодости Гегель повторял антисемитские клише тюбингенских теологов и предшественников-философов: “Движимые материализмом и жадностью, евреи способны лишь к животному существованию … за счет других народов. Еврейское сознание делает их нацией торгашей и ростовщиков, внутренне неспособных к высшим духовным и этическим проявлениям”. Древних иудеев Гегель обвинял в том, что они не поняли божественности Христа.

Евреи, по мнению Гегеля, были и остались рабами Моисеевых законов, “карающих за малейшее неповиновение, стали народом с рабской психологией, чертами трусости, эгоизма, паразитизма, злобы и ненависти”. А потому “все состояния, в которых пребывал еврейский народ … являются лишь следствием и развитием изначальной судьбы ... которая подавляла его и будет это делать и впредь, до тех пор, пока этот народ не примирится с ней посредством духа красоты и не преодолеет ее благодаря этому примирению”.

В стойкости и преданности еврейства своей религии философ усмотрел “великую трагедию”, которая “не может возбудить ни страха, ни жалости, поскольку их вызывает судьба прекрасного существа, совершившего фатальную ошибку”. Он упрекал евреев в чрезмерной приверженности авторитету и соблюдению множества заповедей, порицал их за веру в чудеса и мессианскую избранность. Даже в освящении ими Субботы ранний Гегель узрел нечто аморальное: “Этот отдых был благом для рабов после шести дней тяжелых работ, но отводить целый день для безделья в случае свободных активных людей, вынуждать их пребывать в этот день в духовной пассивности, превратить день, посвященный Богу, в пустое время... – все это могло прийти в голову лишь законодателю народа, для которого печальное и мрачное единство является высшим благом”. При этом другие еврейские праздники, отмечаемые пиршествами и танцами, он признавал “самой человечной частью закона Моисея”.

Впоследствии, руководствуясь принципом историзма, Гегель стал шире и глубже понимать место и значение еврейства в цивилизации. Он пришел к выводу, что в отличие от народов Востока, одухотворявших природу как первооснову, евреи очистили духовное начало от природного и тем самым стали пионерами монотеизма.

Исторической заслугой евреев философ считал также шаг к созданию истинной морали: “В иудейской религии Бог сам высказал, что есть добро, когда он дал Моисею законы, и тем самым люди узнали их”. Из духовности еврейства вытекало, что “чувственность и безнравственность не поощряются, а презираются как безбожие ... Мысль свободна для себя, и теперь могут проявляться истинная моральность и праведность...” Вместе с тем, по мнению Гегеля, эта мораль ущербна, ибо “в разуме еврея между побуждением и действием, между наслаждением и поступком, между жизнью и преступлением, между преступлением и прощением существует непреодолимая пропасть ... Правда, мы имеем здесь пред собой внутренний мир, чистое сердце, покаяние, благоговение, но отдельный субъект не стал объективным для себя в абсолютном, и поэтому он вынужден строго соблюдать обряды и закон, в основе которых лежит именно чистая свобода как абстрактная. У евреев слишком много раскаяния, наказания, и слабый характер, слабый дух господства ... Субъект никогда не доходит до сознания своей самостоятельности; поэтому мы не находим у евреев веры в бессмертие души...”

Зато семья у иудеев самостоятельна, так как с ней “связано служение Иегове, а благодаря этому она субстанциональна ... Благодаря завоеванию Ханаана семья разрослась в народ, завладела страной и построила в Иерусалиме общий храм...”

Как видно, суждения Гегеля об истории еврейства поверхностны и втиснуты в искусственные схемы. Философ утверждал, что “государство не соответствует иудейскому принципу и чуждо законодательству Моисея ... Когда угрожала опасность, появлялись герои, которые становились во главе войска, но большею частью народ был порабощен. Впоследствии избирались цари, и лишь они сделали евреев самостоятельными”. Говоря о рабстве в еврейском обществе, Гегель игнорировал его патриархальный и более гуманный характер, чем у других народов. Следуя духу времени, он писал: “Бог еврейского народа есть лишь бог Авраама и его потомства; в представлении о нем смешиваются национальная индивидуальность и особый местный культ”.

Признав, что “еврейская история отличается возвышенными чертами”, Гегель в то же время утверждал: “Она загрязнена обязательным исключением духов других народов, недостаточной культурностью вообще и суеверием, вызываемым представлением о высокой ценности особенностей нации”. С возникновением христианства, считал Гегель, “евреи продолжают существовать после того, как причина этого исчезла”. Он не понял того, что тенденция еврейства к обособлению была вызвана потребностью в самосохранении. А христианство вовсе не вытеснило иудаизм как “исчерпавшее себя” учение.

Гегель был далек от еврейства Нового времени и его интеллектуалов. Вместе с тем в конце жизни он вынужден был признать равенство евреев в гражданском обществе. Отвергая доводы реакционеров против предоставления евреям полноправия из-за того, что они считают себя “чужим народом”, Гегель подчеркнул: “Благодаря предоставленным им гражданским правам у них возникает чувство собственного достоинства ... Замкнутость, в которой их упрекают, скорее сохранилась бы, если бы им отказали в гражданских правах...”

Последователи Гегеля по-разному решали проблему еврейства, используя противоречия в ее истолковании учителем. Для правых гегельянцев не было сомнений в том, что христианство превосходит иудаизм как предтечу и еврейство – как отживший свой век народ, а часть неогегельянцев скатилась к расовому антисемитизму. С другой стороны, младогегельянцы, щеголяя леворадикальной интерпретацией еврейского вопроса, произвольно толковали учение классика, отвергая христианскую религию и иудаизм как ее первоисточник. Вопреки позднему Гегелю, они приписали еврейской религии многочисленные пороки. Так, Б. Бауэр в опусе “Еврейский вопрос” объяснял твердость еврейского национального духа “неисторическим характером” еврейского народа, обусловленным его “восточной сущностью”, которая выражена в сопротивлении прогрессу. Л. Фейербах повторил домыслы, будто иудейский Бог персонифицирует эгоизм еврейства.

В связи с кровавым наветом по поводу гибели христианского священника в Дамаске в 1840 г. левые гегельянцы В. Гиллани и Г. Даумер обвинили евреев в культе Молоха и ритуальном каннибализме. М. Гесс твердил, что историческая миссия еврейства завершена после того, как оно внесло в религию духовное начало и дало миру Иисуса, превзошедшего всех иудейских пророков. Молодой К. Маркс, назвав Гесса своим “коммунистическим рабби”, в юдофобской статье “К еврейскому вопросу” воспроизвел ряд клеветнических наговоров на еврейство, отождествив его с мошенниками-торгашами и ростовщиками. Спасение евреев он увидел в избавлении от культа денег и эмансипации общества от еврейства.

Самобытную позицию занял последователь Гегеля Н. Крохмаль, уделявший большое внимание развитию еврейской национальной культуры, которая “дала человечеству идею божественного управления историческим процессом”. Тот факт, что евреи не исчезли в мире, Крохмаль объяснял особыми отношениями между еврейским народом и Богом. Вечность еврейства обеспечивается постоянным обновлением его национальной жизни и повторением гегелевской триады на более высоких уровнях развития.

Антисемитские взгляды младогегельянцев были подхвачены французскими социалистами-утопистами, русскими анархистами, а позже – западными неомарксистами, обрушившими потоки грязи на Израиль, который стал опровержением их мрачных прорицаний насчет судеб еврейского народа.

Источник: "Еврейская панорама"