Несколько лет назад театр "Маленький" оказался на улице. Не дожидаясь милостей от природы в лице израильских чиновников, руководитель театра и режиссер Михаил Теплицкий с соратниками начал искать подходящее место. Оно нашлось в Тель-Авиве, в десяти минутах ходьбы от "Сароны" и высоток "Азриэли", да к тому же с собственной парковкой и огромным пятиметровым потолком. Прежде здесь были ресторан, ночной клуб, типография, затем на это помещение претендовала фабрика по производству джахнуна, но в конкурентной борьбе театр "Маленький" сумел завоевать сердце старого польского еврея, хозяина здания. Позже выяснилось, что это место было изначально построено как концертный зал и потому идеально подходит для театра. В бывшей душевой теперь гримерка, в крошечном пространстве за кулисами хранятся костюмы и реквизит, а на единственной сцене стоят декорации для спектакля, который будет разыгрываться здесь вечером. Это "Амок", новая постановка театра по рассказу Стефана Цвейга. За несколько часов до премьеры я встретилась с Михаилом и взяла у него интервью.

— Михаил, я как-то вычитала такую фразу: "На премьеру приходят враги. И задача — сделать их своими друзьями". А что для вас премьера? Это экзамен, вызов?

— Когда-то Михаил Козаков, с которым я работал, сказал: "Спектакль становится спектаклем к одиннадцатому разу". То есть если спектакль получился, то он растет, и после того, как отыграно десять раз, он становится настоящим. Если спектакль правильно сделан, то он продержится долго, а если нет — то развалится очень быстро. Я люблю, когда спектакль меняется. Какие-то вещи переосмысляются уже в процессе спектакля, он становится глубже, объемнее. Самые взыскательные критики — это коллеги. Потому что трудно пережить чужую удачу. Я думаю, что я это умею, но не все справляются с эмоциями. А что касается зрителя, то я его не боюсь. Я знаю, что есть мой зритель и не мой. Не мой ко мне не вернется.

— А какая она, ваша публика?

— Мне сложно сказать, какая она, потому что она разная. С одной стороны, это публика русскоязычная, с другой — ивритоязычная. Но в какой-то точке они соединяются и приходят в мой театр. Есть какие-то универсальные вещи, которые понятны всем.

Мне удалось побывать на генеральной репетиции спектакля "Амок". Честно говоря, я впервые пришла в этот театр и была ошеломлена. В первую очередь постановкой. На крохотной сцене, в зале, рассчитанном на сорок восемь мест, практически без декораций разыгрывается многоплановый, психологически и эмоционально сложный спектакль. Из кабинета психолога мы вдруг переносимся на корабль, а оттуда – в малайзийскую деревню, на бал к губернатору, снова на корабль — и опять обратно. Все это происходит молниеносно, только за счет сценографии, световых и музыкальных эффектов и, конечно, игры актеров, которая здесь просто потрясает. "Амок" — это спектакль про внутренний конфликт, про то, как добро и зло сочетаются в человеке и как одно превращается в другое. Он задевает самые глубокие пласты сознания, поднимает самые основные вопросы морали.

— Я очень люблю этот рассказ Цвейга, я много раз перечитывал его и всякий раз представлял себе в главной роли Дуду Нива. Он создан для этой роли, он должен был ее сыграть, хотя он очень занятой артист. В нашем спектакле вообще собрались замечательные актеры. Дуду Нив, который вернулся к нам после долгого перерыва, Анна Дубровицкая (она впервые играет у нас), Ори Леванон и Ксения Мороз — с нами уже много лет, — рассказывает Теплицкий.

— Вы много лет были актером, играли на лучших сценах страны. А в какой момент вы поняли, что вам пора перейти на новый уровень и стать режиссером?

— Я всегда хотел быть режиссером, но считал, что еще не готов к этому. Хотя я почти не разделяю эти сферы: для меня актер, драматург, режиссер — это грани одной и той же профессии. Все вместе — это театр. Мне всегда было трудно работать в большом коллективе и подчиняться чужому замыслу. Были счастливые исключения, но чаще случалось так, что приходилось работать с теми, с кем не хотелось, играть то, к чему душа не лежала. И в какой-то момент, когда я достаточно повзрослел (а взрослел я долго), я понял, что могу заниматься тем, чем хочу.

— Вам стало скучно быть "просто" актером?

— Мне до сих пор не скучно быть актером. Но в какой-то момент я почувствовал, что уже достаточно накопил опыта для того, чтобы попробовать себя в качестве режиссера. В этой "пищевой цепочке" актер находится на последнем месте, как это ни парадоксально. Он на переднем плане, на него устремлены все взгляды, к нему приходит слава, но при этом он исполнитель замысла режиссера, продюсера, художника и так далее. Но если актер не сыграет задуманное, то все усилия пропадут даром. В этом парадокс и загадка театра.

спектакль "Амок", фото: Марк Цо

— А израильские артисты — они какие?

— Они такие же, как и все остальные израильтяне. Очень открытые, доброжелательные, их можно потрогать руками. Я в этом смысле ничем не отличаюсь от всех остальных, я израильский актер и режиссер и привык к этому. В этом есть и недостаток, конечно, потому что уходит магия искусства, артисты перестают быть небожителями. В Израиле вообще отсутствует артистическая тусовка. Нет такого места, где бы артисты собирались, обсуждали, спорили, придумывали. И это очень обидно, это снижает уровень культуры. Нет обсуждения, нет споров, нет критики, нет творческой жизни в широком смысле.

В отличие от больших театров, которые устроены как огромный механизм, где, помимо постоянной труппы, работает штат режиссеров, драматургов, работников сцены, пиарщиков, существуют пошивочный цех, гримерные, репетиционные и музыкальные залы, в театре "Маленький" всего три человека и одна сцена, где играют только один спектакль. Под каждый проект собирается новая команда.

— Это ограничивает или дает новые возможности?

— Наша бедность — это наша свобода. Я никому ничего не должен. Я, как художник, могу позволить себе заниматься творчеством в чистом виде и не боюсь, что окажусь перед пустым залом. Сорок восемь человек всегда найдется, чтобы прийти и посмотреть нашу новую постановку. На сегодня обычный театр стал заложником отдела продаж. Художественный руководитель или даже директор не имеют решающего влияния на репертуар. В значительной степени репертуар определяется маркетологами, рекламщиками и билетными кассами.

— То есть такой спектакль, как "Амок", не имел бы шанса быть сыгранным на сцене Камерного театра или "Габимы"?

— Они просто этого не делают. Если вы посмотрите афиши, то увидите, что подавляющее большинство постановок, которые идут сегодня, — это израильские оригинальные пьесы. Или американские современные пьесы. Наши люди любят посмотреть про себя, узнать себя, посмеяться, поплакать. Классика в израильских театрах, за редким исключением, практически не ставится. К сожалению, израильский театр все больше идет в сторону коммерциализации. При этом получается парадоксальная ситуация: с одной стороны, система социалистическая, а с другой — подход капиталистический. То есть театры не могут позволить себе экспериментальное искусство или "искусство ради искусства". Они должны ориентироваться на количество проданных билетов. И публика тоже привыкла к такой модели, она требует спектаклей определенного сорта.

— А почему вы противопоставляете коммерческий успех "настоящему искусству"?

— Потому что при коммерческом успехе цель оправдывает средства, пусть даже эти средства будут дешевыми и пошлыми. Другое дело — успех художественный. Он двигает культуру вперед, он открывает новые языки, новые приемы.

— То есть вы хотите сказать, что израильское искусство стоит на месте?

— Конечно. Но самая главная проблема не в этом. Театральная публика меняется. Она феноменально стареет. У нас театр никому не нужен.

— Может быть, театр должен приспосабливаться под "Тик-ток"?

— Или "Тик-ток" под театр. Театр существовал до "Тик-тока" и, скорее всего, будет существовать и после. С одной стороны, театр находится в прекрасном финансовом положении, у нас в год продается пять с половиной миллионов билетов! Для страны с населением девять миллионов это рекорд. Но с другой стороны, это же и диктует репертуарную политику. И искусство при этом страдает, остается в тупике. Хотя у нас прекрасные зрители. Им не нужно показывать что-то "потупее" или "посмешнее", и сам факт существования нашего театра это доказывает. Есть достаточное количество людей, которые готовы приходить в театр, чтобы увидеть сложные, глубокие постановки. При этом у нас практически уничтожен частный театр. Но несмотря на то, что театры получают миллионы от государства, они, по сути, ставят коммерческие спектакли, которые рассчитаны на зрительский успех.

Театр "Маленький" создали двадцать пять лет назад Елена Яралова, Михаил Теплицкий, Борис Ентин и Игорь Березин. Название выбирали специально без пафоса, чтобы подчеркнуть камерность и индивидуальность нового театра. В первые годы Березин был единственным режиссером, но со временем театр профессионально рос и менялся. Сегодня "Маленький" — серьезный современный театр, в репертуаре которого уже десятки постановок, хотя четверть века назад никто не мог предположить, что у него будет такая долгая творческая судьба. Теплицкий стал руководителем "Маленького" и главным режиссером в 2015 году, хотя много сотрудничает и с другими театрами. При этом режиссер очень много времени и сил посвящает работе с текстом, которая не прекращается никогда: в голове постоянно проигрываются сцены, придумываются реплики, жесты, движения. Ведь спектакль — это каждый раз новое переживание, новое проживание роли и сюжета. "Режиссер — это взрослая профессия", — говорит Михаил.

— А как на вас "корона" отразилась?

— Всегда после кризиса идет периода подъема. Конечно, год просидеть дома непросто, но после этого ты вылетаешь, как пробка из бутылки шампанского, и начинаешь творить с утроенной силой. Мы все любим жаловаться, это наша еврейская черта. Но мы сильные люди. И государство у нас сильное, несмотря на феерические ошибки, которые были допущены, Израиль сегодня — это островок стабильности и здоровья. Я знаю людей, которые ушли из профессии. Но это были люди, которые не были уверены в том, что находятся на своем месте. Если бы не было этого триггера, они, может быть, еще много лет просуществовали бы. Но уходят те, кто представляет себе жизнь за пределами этой профессии. Те, кто не представляет, остаются.

— Это называется естественный отбор.

— Это звучит жестоко, но это так. Вообще, "корона" дала возможность нам остановиться, задуматься о том, чем мы занимаемся. Что это? Театр или фабрика по выпуску спектаклей? Мы занимаемся искусством или развлекаем публику? И в какой-то момент показалось, что сейчас все наконец-то остановились, задумались, и произойдет какой-то качественный сдвиг. Но к сожалению, реальность диктует свои правила. Любой руководитель театра вам скажет, что он должен заработать восемьдесят процентов бюджета самостоятельно, то есть продажей билетов. В театре многое зависит от личности. Если бы в репертуарном театре действительно хотели что-то изменить, несмотря на эти критерии, случилась бы революция. К сожалению, я думаю, что этого желания нет.

— "Амок" уже выпущен, первые спектакли отыграны, и он уже начал жить своей жизнью. Над чем вы размышляете сейчас?

— У меня сейчас в разработке два проекта. Это документальный спектакль про алию девяностых. Это монологи людей, которые пережили ту эпоху. Он так и будет называться: "Контейнер". Это будут истории смешные и грустные, причем истории родителей очень отличаются от историй детей. Ведь детей никто не спрашивал, когда их везли сюда, и они прошли очень трудный путь. Часто это трагические истории выживания, потери статуса, потери себя. Очень много талантливых людей просто сгорело, и нам важно попытаться вернуть им голос. Мы собираем артефакты, которые люди привозили с собой в Израиль из Советского Союза. Иногда попадаются очень забавные экземпляры. У нас даже возникла идея сделать выставку "ненужных вещей": подушки, шубы, самовары, молдавские кацавейки, спички. Наша мечта — найти туалетную бумагу, которую привозили в промышленных количествах. Пока не нашли, видимо, этот продукт использовался по назначению. Эти вещи объединяет одно: они тридцать лет пролежали без дела.

— Да, там бездна историй. А второй проект о чем?

— Скоро я еду в Прагу. Но там я буду не только отдыхать, но и продумывать новый спектакль. Когда-то, сто лет назад, в Прагу приехала труппа восточных евреев, которые выступали в кафе "Савой" на импровизированной сцене, сдвинув столы. Они разговаривали на странном языке идиш и выглядели как полнейшие варвары в глазах просвещенной европейской общественности. Вот на одно такое выступление пришли два друга: Макс Брод и Франц Кафка. И Кафка буквально влюбился и в этот язык, и в этот театр, и в актрис этого театра. Кафка вообще очень близкий для меня писатель, хотя многие воспринимают его как странного, сложного автора. Для меня он совершенно понятный и близкий. Мне кажется, мы живем в кафкианском мире, и я его очень хорошо чувствую. Я люблю читать дневники Кафки, это совершенно отдельное и блестящее произведение. Особенно мне близко его ощущение вечного чужестранца, человека, который нигде не чувствует себя своим.

— А вы тоже не чувствуете себя своим?

— Да, ощущение чужестранца мне, конечно, свойственно. Но в Израиле я себя чувствую наиболее "своестранцем".