Как быстротечно и беспощадно время. Но поэзия не знает возраста. Читаю стихи моего далекого друга:

А что такое 20–25? —

Еще взрослеть, расти и расцветать,

Но дети уходили воевать,

Бесчисленное воинство детей,

И падали в объятия смертей.

А кто врага в окопах добивал

И для страны победу добывал,

Освобождал в боях за пядью пядь?

Всё те же дети: 20–25.

Война детей — сраженье с двух сторон.

Победа — пышный праздник похорон.

Всё, как тогда и сейчас. Но наши 20–25 выпали на послевоенные 1960-е.

С Виктором Гинзбургским мы встретились в редакции "Калининградского комсомольца". Будущий автор слов к популярным советским песням был птенцом "гнезда" Ильи Баевского – фронтового поэта, руководителя литобъединения, активно действовавшего в г. Гусеве. Талантливый инженер, до войны — директор одного из ленинградских заводов, он добровольцем ушел на передовую, командовал ротой. После Победы возглавил впоследствии знаменитое предприятие — гусевский "Микродвигатель", куда распределили выпускника Ленинградского финансово-экономического института Гинзбургского.

Правда, как вспоминал Виктор, он сразу же попросил руководителя предприятия отпустить его в Ленинград. Но в ответ услышал, что заводу специалисты с высшим образованием нужны позарез и его отказ никто не поймет. Так, через "не могу и не хочу", стал врастать в производственную среду и молодежный коллектив вчерашний студент, еще в институте отличавшийся организаторскими способностями и тягой к литературному творчеству. Его избрали секретарем комсомольской организации — самой большой в Гусеве, и это сблизило талантливого парня с нашей газетой. Потом он стал публиковать у нас свои стихи.

Как-то Виктор вызвался договориться о встрече с приехавшим в Калининград Булатом Окуджавой и пригласить его в редакцию. Идею мы поддержали всем отделом. И надо же — задумка отчасти удалась. Столичный гость целый час беседовал с молодым поэтом в гостинице "Москва". Рассказал о работе с режиссером Владимиром Мотылём над фильмом "Женя, Женечка и „Катюша“". Окуджава был автором сценария и приехал к нам для участия в съемках. Вместе с тем Булат Шалвович выразил опасение, что встретиться с ним коллективу редакции не позволят, как уже не раз было. Партидеологи не разделяли очарование людей его раскрепощенными, откровенными, душевными песнями и стихами. Не про ту, мол, войну пел, не так смотрел на мужество солдат — не с той стороны. Его предположение подтвердилось. Главный редактор "Комсомольца" струсил: "В обкоме нас не поймут".

Витя не отважился показать Булату Шалвовичу свои стихи. Он и сейчас считает их слабыми. Тем не менее мы пророчили ему большое будущее, и оказались правы. Я, конечно, не думаю, что наше влияние стало фактором, определившим судьбу Виктора. Композиторы улавливают красивые ноты поэзии без подсказки литературных критиков. И как это произошло со стихами нашего "протеже", я не выяснял: для меня его успех был закономерным.

Нас особенно сблизила учеба в Ленинградском университете, где Витя был заочником на филфаке, а я — на журналистике. В результате газетное знакомство переросло в дружбу.

Его стихи уже печатали толстые журналы; тогда, возможно, и обратили на них внимание именитые композиторы. Тогда же, столкнувшись с антисемитизмом, он вынужденно согласился c предложенным редактором журнала "Нева", где случилась первая поэтическая публикация восходящей звезды, "обрезанием" своей фамилии: стал Гином.

А пока стихи Виктора ожидали музыку, мы в его родительской квартире варили картошку под песни Высоцкого и Окуджавы и флиртовали со студентками. Вскоре Виктор с головой ушел в музыкально-поэтическую жизнь, и мы встречались редко. Вернул мои мысли к нему мой брат Гриша. Он пришел в восторг, услышав в телеконкурсе "Песня-74" Валентину Толкунову, исполнившую песню "Поговори со мною, мама":

Поговори со мною, мама,

О чём-нибудь поговори.

До звездной полночи до самой

Мне снова детство подари.

Узнав имена авторов ее слов и музыки, брат спросил:

— Не знаешь такого поэта — Виктора Гина?

— Знаю. И ты его знаешь. Это Витя Гинзбургский. Тебе еще в его стихах когда-то музыка послышалась.

Лицо брата выразило радостное лукавство. Окрашивая слова мотивом народной песни, он вытянул фразу:

— И никто не узнает, кто поэта открыл. Шютка, братишка! Мы даже не были знакомы, я только стихи его видел. От тебя знаю — росточком он не вышел. В Одессе говорят: "Евреи — самый оптимистичный народ в мире: они обрезают, еще не зная, что вырастет". А вырос из коротышки гигантский песенный кедр!

"Песенный кедр" со временем уже не казался мне гиперболой брата, пораженного стихами Виктора. Его тонкие, музыкальные строки вдохновляли многих композиторов: Добрынина, Мигулю, Морозова, Гаврилина, Табачникова...

Песня о маме была единственной, написанной под "готовую" музыку. Студент консерватории Володя Мигуля показал ее Виктору в домашней обстановке и уже на следующее утро получил текст, который, как он сразу сказал, должна была донести до сердец музыкантов и публики Валентина Толкунова. "Кто это?" — спросил друга Гин. Он и не думал тогда, что они с Мигулей сделают имя певицы звездным. Не предполагал, что станет вести ее концерты, в репертуаре которых будут многие его песни-долгожители.

Виктор вывел формулу долговечности песен. По его мнению, они должны соединять три компонента: музыку, текст и исполнителя. Сколько хитов пролетает бабочками-однодневками! Сколько слов, мелодий, имен певцов забыто, вытеснено понятием "неформат". Да, в новое время перешло далеко не всё из 250 пластинок с песнями Гина, вышедших огромными тиражами, но многое стало классикой гармонии стихов, мелодии и голоса. К сожалению, авторов слов мы вспоминаем редко, а современные радиоканалы не называют ни композиторов, ни поэтов. И я не знаю всех, кто написал песни, что у меня на слуху. Так, однажды в 1990-х, на презентации ресторана "Каравелла" в Светлогорске, я услышал песню "Люблю" в исполнении Ирины Понаровской:

Не было б любви, не смог бы день родиться,

Не было б любви, не пели б в рощах птицы,

Не было б любви, не знали б встречи люди

В сумраке аллей, если б на земле не было любви.

После концерта, на банкете в узком кругу, разговор пошел о том, как много примитивных текстов в эстрадных песнях.

— А вот вы пели на бис "Люблю". Слова за душу берут.

— Кто автор? — спросил я. И был приятно удивлен, услышав ответ:

– Виктор Гин. Кстати, и "Мои соседи", что я пела, тоже его.

Какие звезды доносили до нас плоды содружества музыкального и поэтического талантов! Они не погасли для тех, кто не забывает о небесах искусства. Не единственной песней, случайно попавшей в репертуар звезды, были стихи моего друга. Их было множество. Они рождали у композиторов мелодию и открывали неповторимые оттенки тембра голоса певцов, заставляя петь душу. Помню, как звучали голоса "Песняров", исполнявших его песню "Улетаю в твои глаза":

Я держался за свой покой,

Но случаются чудеса:

Мне до неба подать рукой —

Улетаю в твои глаза.

Я не помню, как жил вчера,

И друзей своих адреса.

Оставайся, а мне пора —

Улетаю в твои глаза.

Пусть не всё я тебе сказал,

Но сама ты должна понять:

Улетаю в твои глаза,

Вот и всё, что могу сказать.

Вспоминая теперь уже редко звучащие песни Гина, хочется цитировать их слова, но тогда надо составлять песенник. В него бы обязательно попали такие вершины жанра, как "Легенды расскажут", "Дочка" и другие, выражаясь современным языком, хиты, исполнявшиеся Иосифом Кобзоном, драматичная баллада о блокадной девочке Тане Савичевой в исполнении Эдиты Пьехи, лирический "Твой день", озвученный Валерием Ободзинским, и уже упомянутая "Люблю", звенящая в моей памяти голосами Анны Герман и Людмилы Сенчиной.

Напомню только слова недавно прозвучавшей в исполнении Дмитрия Дюжева "Летней зимы":

Ты — моя летняя зима,

Мое зимнее лето.

Ты из музыки и света сама,

Из музыки и света — Света!

Знаю я, что там за лесом — деревянные дома,

Их покой ни дождь, ни снег не потревожат.

На кого она похожа — эта летняя зима?

Ну конечно, на тебя она похожа.

Свое место нашло его имя и в "чистой" поэзии: он издал четыре стихотворных сборника. Еще одна книга вместила пьесы и либретто музыкальных спектаклей. Во многих театрах России идет его детский мюзикл "Брысь, или Истории кота Филофея".

До отъезда в Израиль в 1990 г. Виктор жил и творил в Ленинграде. Ныне он обосновался в Иерусалиме (и в 2010 г. стал лауреатом Литературной премии Израиля). Когда разговариваю с ним по "Скайпу", кажется, что это совсем близко. Еще и оттого, наверное, что душевная близость не знает ни расстояний, ни возраста. В сборнике его стихов есть строки, сближающие наши судьбы одинаковым горем:

Под Гомелем где-то, невинно убита,

Лежит моя бабка по имени Гита.

Немного подальше, в растоптанной Польше, —

Расстрелянный дед мой по имени Мойша.

А пишущий эти нехитрые строки

Живет-поживает на Ближнем Востоке —

За дедушку Мойшу, за бабушку Гиту.

Никто не забыт, и ничто не забыто.

Всего восемь строк, а в памяти возникают жуткие картины из фильмов о Холокосте. И то, каким великим праздником стал для нас, детей войны, долгожданный майский день, принесший весть о капитуляции гитлеровской Германии! Он сказал об этом и от моего имени:

У нашей жизни есть предел,

Но в книгу времени крылатого

Навеки вписан этот день —

Победы в мае сорок пятого.

Виктор прислал мне страницы своих воспоминаний о Гусеве. Они вернули меня в 1960-е, к птенцам Ильи Баевского. Ему удалось поставить на крыло аж восьмерых из своих 12 птенцов: они стали профессиональными писателями, членами союза, когда отбор туда был по литературным меркам строг, не то что ныне. Вот читаю его недавнее стихотворение, написанное будто специально в качестве заключения к этой публикации:

Годы жизни, как стремительные птицы,

Каждый новый день становится былым,

Но бесследно он не может раствориться,

Потому что кровно связаны мы с ним.

Снова мостик переброшен в прожитое,

Я стою на берегу былого дня.

Ностальгия — это память о хорошем,

Ох как много его было у меня!

Источник: "Еврейская панорама"