Молча здесь стоят люди,

Слышно, как шуршат платья.

Это Бабий Яр судеб.

Это кровь моих братьев.

А. Розенбаум, из песни "Бабий Яр"

Однажды я открыла толстую тетрадь в клеточку и сделала первую запись… Ручка дрожала, когда я писала, плечи вздрагивали, я плакала. Слезы лились на бумагу, и мне не хотелось их вытирать. Было мне шестнадцать, и читала я "Бурю" Ильи Эренбурга.

Дневника того давно нет, я уничтожила все дневники перед отъездом в Израиль. Но первую запись в той толстой синей тетрадке помню до сих пор. Я оплакивала судьбу бабушки и внучки. Я еще не читала тогда "Бабий Яр" Кузнецова, и в Киеве вспоминали об этой трагедии лишь по острой необходимости. Совсем недавно был поставлен помпезный памятник…

А я читала Эренбурга, и строки сливались в одну – одну волну боли и протеста, которые я не могла никак выразить, но и не могла с ними дальше жить… И я писала. О своем ощущении страшной безысходности, о моем видении движущейся толпы киевских евреев, детей, стариков в инвалидных колясках, женщин с чемоданами и баулами… В этой толпе шли герои "Бури": старая Ханна и ее маленькая внучка Аля. В этой толпе должна была идти моя мама со своими родителями. И я просто физически ощущала это.

А теперь я ощущаю, как в этой толпе шли Залман и Сима Бомштейн, и их дочери Верочка и Любочка, и как Вера несла на руках свою годовалую доченьку Нелю, а может быть, ей было чуть больше годика. За месяц до этого у нее появился первый зуб, и она сказала первые слова. Но это уже не книга. Это реальность. И с нею невероятно страшно. Так возвращаются к нам лица Бабьего Яра, ровно восемьдесят лет назад ставшего общей могилой киевских евреев.

Но пока перенесемся в Сумскую область, где на живописном берегу притока Днепра, реки Сула, расположился городок Ромны. Там в конце далекого девятнадцатого века проживала семья Бомштейн. Трудно теперь сказать, когда в Ромнах поселилась эта семья, ибо если изучить источник появления фамилии Бомштейн, то род этот идет из Богемии. Так как окончание "штейн" обозначает "камень", то существует предположение, что первый носитель фамилии Бомштейн занимался поставками богемского граната или изделий из него.

Так или иначе, есть записи о проживании в Ромнах Шмуля-Бера Бомштейна и его жены Малки. Рождение первого ребенка тоже зарегистрировано там. Шел 1887 год, и назвали сыночка Залманом.

Шмуль-Бер и Малка Бомштейн

А потом начались смутные времена, волна погромов катилась по городам и весям российской империи. В одном из погромов сгорел дом семьи Бомштейн, а они сами чудом уцелели. И решил Шмуль-Бер податься в более спокойные места. Были у Берко, а так называли дома главу семьи, зажиточные родственники, которые смогли его поддержать в этом начинании. И денег, которые они ему то ли дали взаймы, то ли просто пожертвовали, хватило на покупку дома и лошади с повозкой. Дом этот стоял на окраине Киева, района, который назывался Предмостная Слободка. Даже адрес сохранился: улица Алексеевская 14/2. Предмостная Слободка относилась к Остерскому уезду Черниговской губернии. И появление детей зарегистрировано в синагоге Остра. А после революции этот район был присоединен к Киеву.

Забегая далеко вперед, хочется рассказать, что на месте бывшей Предмостной слободки, уничтоженной в 1943 году во время оккупации города, теперь находится любимый киевлянами "Гидропарк" - водно-развлекательный комплекс с множеством пляжей, ресторанов, аттракционов и лодочных станций.

А тогда, на границе девятнадцатого и двадцатого веков, появился в Киеве новый возчик Берко Бомштейн. Так как его родственники имели отношение к пивоварению, то и работа у него была соответствующей. На своей лошади Берко развозил и продавал пиво. За годы жизни в Киеве семья разрослась, и родились после Залмана еще двенадцать детей. Одна девочка умерла в младенчестве, а остальных детей родители сумели поставить на ноги, хоть и нелегко это было. В 1919 году Берко не стало. Был он еще совсем не старым крепким мужчиной, всего 55 лет, но тиф косил людей.

Так Малка осталась одна с двенадцатью детьми. И пришлось старшему, Залману, помогать матери. И не только в воспитательном плане, но и в материальном. Так получилось, что и профессию он получил в наследство от отца. Тоже развозил пиво, только теперь уже не на собственной лошади, а на заводской. Советская власть пришла…

Но через год, в 1920-м, пивоваренный завод был разгромлен, пришлось работать Залману на любых работах, к тому времени у него была уже своя семья и маленькие дети. Пилил дрова, работал грузчиком. А в 1933 году устроился на завод "Арсенал", и оказалось, что профессия извозчика все еще актуальна. Залман Бомштейн был бригадиром возчиков, как ни странно сегодня звучит эта профессия.

Залман Бомштейн

Братья и сестры его выросли, и каждый нашел свою дорогу в жизни. Дружить продолжали, поддерживать друг друга по возможности тоже. Появились новые семьи, родились в них дети. Правда, Залмана всегда считали старшим братом, а это особое отношение…

А в семье Залмана родились четверо детей. Трое детей погодков, старшая Вера, записанная по еврейской традиции Дворой, затем сын Петя, записанный Пинхасом, и сын Сеня, записанный Симхой.

Вера, Петя и Сеня Бомштейн в детстве

Дети уже подросли, и вдруг спустя годы, в 1927 году, появилась Любочка. Либа, так на идишский манер записали ее. Люба была младше старших братьев и сестры на много лет, и навсегда осталось "мизинчиком", так говорили в еврейских семьях о поздних младших детях. Правда, совсем недавно было обнаружено, что, когда трое старших детей были еще маленькими, Сима Бомштейн, жена Залмана, родила двойню, мальчика и девочку, но они умерли почти сразу, и только сохранилась запись об их рождении. А так как дети были малы, то они никогда и не догадывались, что в семье могли бы расти еще сын и дочь.

Любочка, конечно, украсила зрелые годы родителей, когда старшие дети подросли и оставили отчий дом.

Сима и Люба Бомштейн и Геня, сестра Залмана

Петя Бомштейн работал на руководящей должности на заводе Наркомата авиационной промышленности. В конце тридцатых годов он женился, и в 1940 году у него родилась дочь Алла.

Сеня Бомштейн поступил в киевский гидромелиоративный институт. До этого Сеня учился в Ленинградском военно-морском училище, но из-за серьезных проблем со зрением был комиссован.

В институте Семен встретил Любу Гутман и полюбил ее.

студенты института, в нижнем ряду – в центре Люба Гутман, справа от нее Семен Бомштейн. 1939 год

Молодые создали семью. А в конце августа 1940 года у них родился сынишка, названный Юрием.

Вера работала бухгалтером, вышла замуж.

Ее мужа звали Яков. Почти одновременно с женами своих братьев Вера родила доченьку, которую назвали Нелей. Так у Залмана и Симы Бомштейн появились сразу две внучки и внук. Жить и радоваться. Приходить к детям в гости, смотреть, как растет новое поколение, помогать внукам, чем можно. Да и дочь Любочку, самую младшую, нужно еще вырастить, помочь стать на ноги, определиться с профессией, выдать удачно замуж. Столько в жизни надо успеть.

Но наступило воскресенье, 22 июня 1941 года.

"Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа,

Киев бомбили, нам объявили,

Что началась война…"

В известной песне не зря вспоминается Киев, действительно ранним летним утром жители города проснулись от раскатов. О том, что это не летний гром, они поняли быстро.

Наступила другая действительность. Еще военные действия были вдали, но уже мобилизовали военнообязанных, а молодежь отправилась рыть траншеи, чтобы защищать свой город.

Отправился на оборону Киева Семен, затем призвали Якова, мужа Веры. Завод, на котором работал старший сын Петр, начал готовиться к эвакуации в Сибирь. И только в маленькой квартире на Подоле, где жили Залман и Сима с младшей дочерью, пока не было никаких изменений.

Впрочем, не совсем верно… Пустели дома, уезжали многие еврейские соседи, родственники, но Сима себя плохо чувствовала, у нее было обострение астмы, и собираться в дальнюю дорогу ей казалось просто невозможным.

Да и зачем? Помнили многие евреи годы Первой Мировой войны и отношение немцев к ним, воспоминания, ничем не омраченные. Слушали ли эти люди радио? Наверное, нет. Да и правды ради, нужно сказать, что был приказ сдать все радиоточки, которые могли ловить иностранные радиоголоса. Так что получать информацию извне у простых людей не получалось.

Петя пришел прощаться с родителями, до этого он предложил им отправиться эшелоном, в котором ехали эвакуированные члены семей завода. Но родители отказались.

Чуть позже отправилась в дорогу невестка Люба с маленьким Юрочкой, она решила не ждать мужа, который рыл защитные траншеи, и поехала к своим родным в Донецк, тогда называвшийся Сталино. А вскоре вернулся и Сеня, и так как он не подлежал мобилизации, то решил догнать жену с сыном. Он тоже предлагал родителям собираться с ним вместе в дорогу. Но они вновь отказались, очевидно, предполагая, что смогут уехать позже, если решатся на это…

Так и остались в Киеве Залман с Симой и четырнадцатилетней Любочкой. И Верочка с годовалой Неллочкой. Она не уехала, потому что ждала мужа. А Яша вернулся в город после строительства укрепрайона слишком поздно, выехать стало абсолютно невозможно.

Мы не знаем, как они прожили свои последние дни, как собирались в дорогу, когда прочитали объявление о сборе всех евреев Киева 29 сентября 1941 года. Мы можем это только представлять.

Но в течение июля – августа Сима писала письма своей невестке Любе в Донецк. И не только Сима, но и Любочка, которая была бесконечно влюблена в маленького племянника Юру.

Сене с Любой и Юрой удалось покинуть Донецк до оккупации, они добрались до Омска, где находился завод старшего брата Петра Бомштейна, и где тот поселился с семьей. Так воссоединились два брата. Петр продолжал работать на ответственных должностях на заводе, который был нужен обороне страны. Сеня работал инструктором на курсах молодого бойца. О том, что случилось с родителями и сестрами, они могли только догадываться. Но мысли о самом страшном пытались прогонять из головы, оставляя искры надежды: а вдруг успели выехать, а вдруг нашли, где спрятаться.

Последние искры погасли после войны, когда первым вернулся в Киев Семен Бомштейн и пошел по родным адресам…

Словно не было никогда Залмана и Симы, Веры с мужем Яшей и их маленькой доченькой Нелей, словно не было Любочки с ее девичьими планами и мечтами. Не осталось ничего… Позже Семен найдет маленький семейный столик в одной из квартир, занятых чужими людьми, и заберет его себе. Не ради мебельной необходимости, конечно… Долгие годы этот столик был единственным напоминанием о родных, которых не стало. Но век мебели тоже не вечен.

А вот рукописи не горят, если их не сжечь… Несколько лет назад житель Киева, а в прошлом житель Донецка, Евгений Гольдберг побывал в гостях в Израиле у своего дяди Юрия Бомштейна. И неожиданно получил необычный подарок… Письма, которые хранила Люба, бабушка Евгения, мама Юры. Да, того малыша с которым она успела уехать сперва в Донецк, а затем в Омск, и так спасти его и себя от гибели в Бабьем Яру.

Эти письма она хранила всю жизнь, их писали ее свекровь Сима и маленькая сестра мужа Любочка. Пять писем и одна короткая телеграмма, которую получили в Донецке 13 сентября 1941 года. Завершающий аккорд, последние ноты, больше не будет ничего…

Через шесть дней, 19 сентября, Киев будет оккупирован. До трагедии Бабьего Яра останется 10 дней. Десять последних дней жизни и надежды, которой тоже не осталось места… Семья Бомштейн: Залман и Сима 55 и 53 лет, тридцатилетняя Вера, Неля, которой едва исполнился годик, и муж Веры, Яков, возраст которого нам не известен. И четырнадцатилетняя Любочка.

И эти письма, такие простые и безыскусные, написанные буквально за несколько недель до гибели, сегодня читаются и слышатся пронзительно и больно…Такие простые слова.

О чем они, эти письма? О жизни.

***

Дорогие Любочка и дорогой Юрочка!

Как я рада за вас, что вы уже на месте [имеется в виду г.Сталино (Донецк)]

Я очень волновалась за ребёнка в такой тяжёлой дороге. От Беллочки мы ещё ничего не знаем и Петя тоже уехал. Я очень переживаю за них. И особенно за Аллочку, бедная моя крошечка, в такой далёкий путь. Пиши нам, дорогая, как твоё здоровье и как Юрочка. Кушает ли он хорошо? Или он спокойный, не капризничает? Я с нетерпение жду твоего письма. Мы находимся в квартире у Пети. Привет всем вашим от нашей семьи. Целую крепко тебя, Юрочку. Мама.

***

Мои дорогие Сеня, Любочка и Юронька!

Мы все живём в квартире Пети, с Верой видимся каждый день. Яшу мобилизовали, прибыла телеграмма от Пети, он уже в Омске. Меня удивляет, почему Любочка нам ничего не пишет? Я очень хочу знать, как твоё здоровье и нашего дорогого Юроньки? Ходит ли он? И вообще все подробности, ведь ему 23-го [августа] исполняется годик. Мы все очень скучаем. Желаем ему здоровья и всего наилучшего. Прошу вас дети немедленно ответить! Будьте все здоровы и счастливы, что желает вам ваша мама и бабушка. Привет вашим.

[другим почерком] Любочка, целуй Юроньку за тётю Любу. Л.З.Бомштейн.

***

Дорогие мои дети Сеня, Любочка и Юрочка

От Пети мы получили телеграмму, что он уже в Омске, но подробное письмо мы ещё не имеем

Любочка,  почему ты не пишешь? Ведь я так хочу знать подробности о нашем дорогом Юроньке.

Хотя Сеня писал, но это для нас недостаточно. Пиши, как твоё здоровье и как все ваши? Сеня, пиши, чем ты сейчас занимаешься, работаешь ли? Сеня, пиши, нашёл ли ты своё тёплое пальто?

У нас всё по-старому. Папа работает. С Верой видимся каждый день, Нелочка – хорошая девочка.

Ну, всего хорошего, мои дорогие.

Крепко целую вас всех, ваша мама и бабушка. Привет от папы, Любочки и Веры.

***

А это письмо написано четырнадцатилетней Любой своей тезке -  жене брата:

"Киев, 30 июля 1941 года

Здравствуйте, дорогие Любочка и Юрунчик.

Вчера получили твою открытку для Сени. Сейчас находимся в квартире Пети. Я, как ты уже знаешь, должна была ехать с Петей, но не поехала по некоторым причинам. Петя очень торопился. Так что взять меня с собой (написано неразборчиво). Но я и не поехала бы. Сеня ночует у нас. Папа ночует день на Подоле, день у нас. Мама чувствует себя неважно, папа тоже. Только я не падаю духом (впрочем, может быть, это мне только кажется)

Каждый день бываю у Веры. Она очень похудела и постарела. Нелинька очень хорошая девочка… Любочка, не раз я уже плакала из-за моего Юрочки (не обижайся, что я называю его своим) Я ему такая же тетя, как ты – мама.

Мама говорит, что я очень похудела, но я не верю. Впрочем, я не хочу быть толстухой.

Любочка, прошу сфотографировать Юрочку и прислать мне карточку. Ты не смотри, что сейчас военное время, потому что именно сейчас, когда я не вижу нашего Юрочку, то мне еще тяжелее… Напиши подробно свой путь и какие хохмес ("премудрости" на идиш) знает Юрочка.

Все мои подруги выехали из Киева. Одну подругу ранило под Москвой.

Мы получили открытку от Беллочки (жены брата Пети), где она пишет, что Аллочка кушает кашку и картошечку. Беллочка пишет, что она очень жалеет, что послушала домашних и не взяла кастрюльки. На этом кончаю писать.

Да, чуть не забыла важные вещи. Напиши, пожалуйста, дорогая Любонька, ходит ли Юрочка, сколько у него зубок? Как он кушает? Как ты себя чувствуешь?

С приветом. Л.З. Бомштейн. А так же мама

***

Киев 8 августа 1941 г

Здравствуйте, дорогие!

Только что послала вам телеграмму. У нас всё благополучно. Как Юрочка? Если будете выезжать, надеемся в Омск. Тогда, может быть, встретимся. Я очень волнуюсь, как Юрочка? Сейчас же отвечайте о его благополучии! Я была немного нездорова, и только сегодня встала. Посылаю вам адрес Пети: г. Омск, 10/я Линия, дом 11. Напишите им письмо. Если будет ответ, перешлите его. Папа работает, Яша на передовых позициях. Прошу сейчас же ответить! Привет Юрочке, целуйте его за меня. Привет вам от всех.

***

Киев, 29 августа 1942 г (письмо Любы Бомштейн, ровно за месяц до гибели)

Здравствуйте дорогие!

Сенину открытку получили, за что очень благодарны. У нас всё в порядке. От Пети получили телеграмму. Как у вас? Яша приехал уже в Киев. У Веры всё по-старому. Нелочка немного говорит и у неё зубик. А как Юрочка? На Любочку я немного сержусь, почему она не пишет? Если будете переезжать, напишите адрес. Я очень скучаю за Юрочкой. Если можно, пришлите карточку. Любочка, я очень тебя прошу написать пару слов. Особенно о Юрочке. Опиши все новости. Привет маме, папе, Юрочке и др.

Маме немного лучше. На этом кончаю писать. Если будете двигать, надеюсь к Пете. Тогда может быть, встретимся. Привет вам от нас всех. Целую всех, особенно Юрочку.

***

Последней в Сталино пришла телеграмма, отправленная 5 сентября, в которой было коротко написано, что все благополучно. Ее послала Сима, ей было важно дать знать своим сыновьям это. Все благополучно. И никто не мог знать тогда, что счет идет уже на дни…

Что еще можно добавить… И нужно. После войны Петр Бомштейн вернулся в Киев и там жил до последнего дня.

Семен Бомштейн работал инженером, в 1949 году его арестовали за то, что во время командировки он высказал кое-какие мысли "о вожде народов". Статья: 17-58-8. Приговор: 25 лет ИТЛ с поражением в правах на 5 лет.

Он получил 25 лет лагерей, после долгих прошений срок сократили до десяти лет лишения свободы. Семен находился в Норильском лагере и был одним из активных участников восстания заключенных, произошедшего в 1953 году, после которого был заключен в тюрьму. Срок ему скосили только в 1956, и тогда он вернулся домой к жене Любе, сыну Юре и дочери Люде, родившейся перед его заключением. Тогда, в 1956-м, было сделано это семейное фото.

Не стало Семена Бомштейна в январе 1990 года.

Братья Семен и Петр Бомштейн после войны

А тогда, в сентябре 1941-го, Любочка так и не увидела фотографию маленького Юрочки. Можно предположить по письмам, что он был ее любимым племянником.

Мы читаем в письмах, что и Любочка и ее мама Сима пишут о желании увидеться с сыновьями и невестками, очевидно, они все-таки не оставляли надежду выехать из Киева. "Может быть, встретимся…" Эта фраза больно бьет по сердцу… Не суждено. Сима болела, Залман не очень спешил оставлять Киев, был противником отъезда, Верочка ждала мужа Яшу и без него не хотела уезжать из города, Любочка не хотела оставлять родителей. А Симу волновало, нашел ли ее сын теплое пальто. Мама...

Вера и Люба Бомштейн

Они ушли в еще не холодный сентябрьский день одной дорогой, которая вела в Бабий Яр. Остались письма, фотографии, которые хранятся в семье. Осталась память.

сестра и брат Семен и Вера Бомштейн

Нужно добавить, что тот самый маленький Юрочка, Юрий Бомштейн, сейчас живет в Хайфе. Его младшая сестра Люда, Людмила Гольдберг – в Мюнхене.

Юрий и Людмила

А сын Люды – Евгений Гольдберг – в Киеве. В его семье растут трое сыновей. Третьего октября, когда в столице Украины будут отмечать 80-летие трагедии Бабьего Яра, Евгений, который сегодня является хранителем этих писем, пойдет вместе со многими киевлянами в Бабий Яр, поклониться памяти своих прабабушки и прадедушки, их дочерей и крошечной внучки, которой не суждено было вырасти.

И еще хочется добавить, что среди двенадцати братьев и сестер Залмана Бомштейна был Хаим-Герш Бомштейн, которого в быту называли Григорием.

Это мой дедушка Гриша, отец моей мамы. Мама в детстве дружила с Любочкой, была ее младшей подружкой, рассказывала мне об их общих играх, о том, как варили тряпичным куклам супы и делились первыми маленькими секретами.

Моя мама с родителями успела выехать из Киева в июле 1941 года, иначе не писать бы мне эти строки. В Киеве на обороне остался ее двадцатилетний брат Борис Бомштейн, который тоже погиб в Бабьем Яру. Мой единственный дядя. Как нашли мы его в списках погибших – это отдельная история…

Борис Бомштейн

Сегодня первая строка поэмы Евтушенко должна была бы звучать иначе… Потому что над Бабьим Яром памятники есть… И даже не один, как раньше, когда я киевской девчонкой приезжала туда в последние дни сентября, чтобы вспомнить об оставшихся навсегда в этой земле родных и близких моих родителей. Помню, как появился первый, странный и помпезный памятник, к которому, впрочем, со временем киевляне привыкли.

Над Бабьим Яром сегодня несколько памятников. Но самый запоминающийся и самый трогательный посвящен детям, расстрелянным в Бабьем Яре.

Бронзовая девочка стоя протягивает к кому-то руки, бронзовый мальчик упал, и голова его склонилась, а между ними поломанная игрушка, кукольный клоун в колпаке, тоже с поникшей головой. Рядом обычно много живых цветов. Вот и все. Больно, больно, больно… Может быть, эта девочка и есть Любочка Бомштейн, двоюродная сестра моей мамы.