В первых числах мая…

В первых числах мая все чаще и чаще уносит меня туда, где из приемников, всех громкоговорителей со всех столбов радостно звучит "Утро красит нежным светом…", в небе летают разноцветные шары, а народ собирается на демонстрацию. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Соединялись. Как во всех странах – не знаю, но в той, навсегда потерянной, соединялись во всех городах, деревнях, поселках, колхозах, на полярных станциях, подводных лодках и даже иногда в космосе, если по времени попадало. Первомайскую демонстрацию у нас народ любил больше, чем ноябрьскую. Из-за погоды.

В мае уже было тепло, светло. Цвела сирень…

Приготовления к демонстрации в школе начинались где-то за недели две. На домоводстве существовал в мою бытность такой урок, обматывали тонкую проволоку зеленой папиросной бумагой – получалась ножка, из красной вырезали полоски, собирали их, внизу перехватывали ниткой – получался мак. Почему-то всегда революцию изображала красная гвоздика, а солидарность трудящихся – красный мак. Да и, кстати говоря, в ту самую мою бытность слово "мак" обозначало только цветок и начинку для пирогов. С опиумом его никто у нас не связывал, ехидно не улыбался… 

Народ собирался на демонстрацию. Получал транспаранты и портреты членов Политбюро. Колхозница и рабочий, держа в руках картонные серп и молот, залазили на грузовик и становились в позу. Скульптура Веры Мухиной на каждой демонстрации обретала все новые живые нюансы. Естественно. В зависимости от того, кто изображал и сколько перед этим принял…

Принимали все и всюду. Немножко. Для поддержания боевого пролетарского духа. Во всех дворах, беседках, на всех скрытых от бдительного ока парткома и месткома лавочках. Аккуратно составляли в уголок членов Политбюро и под их заботливо-отеческим взглядом наполняли граненый (одноразовых тогда и в помине не было) стакан "Агдамом" или "Тремя семерками"; особо тонкие натуры – "Эрети" или "Гареджи", тянулись к плавленому сырку "Дружба", хрустели печеньем "Шахматным". Хватали своих подотчетных членов Политбюро и бежали занимать места в "стройных, сплоченных рядах"…  

А воздух был свежим прозрачным, напоенный совершенно неописуемыми ароматами весны, радостью, поднимавшейся в тебе, как пузырьки в газировке за копейку, щиплющие нос и язык…

— На площадь вступает колонна... Во главе колонны …

— Идет победитель соцсоревнования – механический цех завода …

— Да здравствует великий советский народ – труженик!

— Да здравствует советская интеллигенция – самая интеллигентная интеллигенция в мире! 

"УРА!" орали все. И труженики, и бездельники, и пролетарии, и фарцовщики, и комсомольцы, и валютные проститутки. Все. Замечательная погода, впереди лето, каникулы, отпуска – чего ж не повеселиться всем вместе?! А уж соединятся или не соединятся пролетарии всех стран – дело десятое…

К Дню Победы в наших местах относились серьезно. Я помню крепостные стены с натеками расплавленного кирпича и сгоревшие казематы, где мы еще откапывали надписи, выцарапанные штыком "Умираю, но не сдаюсь. Прощай Родина".

В каждой школе действовал Мемориальный отряд – лучшие пионеры и комсомольцы стояли на Посту №1 у Вечного огня в Брестской крепости. Попасть в Мемориальный отряд хотели все, разгильдяи и двоечники тоже. Во время несения почетной вахты "мемотрядники" не учились! Целую неделю. Два раз в год официальная прибавка к каникулам. 

Стояли с утра до вечера каждый день, невзирая на погоду. Шли церемониальным шагом со стороны Холмских ворот… В глухой тишине, как эхо минувшей войны, стук метронома.

И голос Левитана:

— Говорит Москва. Сегодня, 22 июня 1941 года, в 4 часа утра без предъявлений каких-либо претензий…

Вой авиабомб и снарядов, оглушающий грохот взрывов... 

"Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой". А затем печально и торжественно над крепостью плыла "Лакримоза" … 

И мы стояли на посту №1 у Вечного огня. Мальчишки и девчонки 70-х. Радовались, что целую неделю не надо ходить в школу, а в караулке поставили теннисный стол и маленький бильярд. К тому же в столовой, куда мы получали талоны на обед, сегодня хорошая кассирша, она не станет выступать, что нужно брать первое-второе и витаминный салат, – можно будет набрать компота, булочек, мороженого в пластмассовых вазочках. Радовались… В караулке между разводами стояли на ушах, будучи в старших классах, целовались в закутках и курили в ближайшем каземате, но… Но когда среди толп экскурсантов раздавалась немецкая речь, ненависть перехватывала горло, мурашки ползли по коже, руки сжимали приклад, и так хотелось стрелять, стрелять, стрелять…  Стволы АКМ были напрочь залиты металлом…

Моя крепость. Я помню ее не в виде Мемориального комплекса с аккуратными газонами, десятками метров красных роз и расчищенными казематами с подсветкой и указателями. Я помню ее такую, как она осталась сразу после войны. Я помню, как отдавалось эхо под сводами Тереспольских ворот, когда мы вышагивали, пытаясь стучать подошвами сандалий по кускам сохранившейся брусчатки. Человек, не имевший дома парочку ржавых касок, десяток патронов, гранату, кусок спекшегося ствола от винтовки или пулемета, за полноценного в наших кругах не считался. 

Моток веревки, фонарик или коробок спичек – и вперед в казематы. Сколько пацанов полегло там, сколько осталось калеками, а все равно лезли и лезли… Моя крепость. Я уже почти 20 лет живу на другом конце света, а помню каждый угол, каждую тропинку, от слов "Волынское укрепление", "цитадель", "равелин", "Кобринский вал" мороз по коже идет. 

9 мая с утра мимо нашего дома тек в Крепость нескончаемый поток. Больше всего мне почему-то запомнились белые и черные страусинные перья на шлемах каких-то польских генералов.

А мы в нашей караулке уже надевали парадную форму, цепляли аксельбанты и пили горячий чай. Мы, городская группа чтецов, начинали митинг. Здорово я тогда читала, голосина была…

Мы стояли высоко над площадью Церемониалов на специальной трибуне. Под нами плескалось сплошное людское море. Десятки тысяч человек. От сверкания орденов и медалей горело в глазах. И я начинала:  

Плескалось багровое знамя,

Горели багровые звезды...

Моего деда в 41-м в армию не призывали. Бронь. Он добился снятия и ушел на фронт. Великолепно знал немецкий и попал в разведбат переводчиком. Сколько ни умоляла я его прийти ко мне в школу на пионерский сбор, он отказывался. Никогда ни в чем мне, любимице, не отказывал, а здесь оставался непреклонным.

— Я был в штабе, за линию фронта не ходил, за "языками" не охотился, подвигов не совершал...

В конце 90-х количество "героев" и мемуаров стало неудержимо расти. В 2007-м в Беэр-Шеве один увешанный юбилейными медалями "ветеран" начал мне рассказывать о своих многочисленных танковых подвигах, и я не выдержала:

— Скажите, сколько Вам лет?

— 76, а что?

— А то, что простой математический расчет показывает: Вы 31-го года рождения, и на начало войны Вам было 10 лет. Вы бы хоть себя в сыны полка записали или в партизаны для правдоподобия…

И вы думаете, таких единицы? Хорошо бы…

А еще я помню празднование 20-летия Победы. Мне было пять лет, и я ощущала себя вполне взрослым и самостоятельным человеком. На городском стадионе давалось театрализованное представление, куда мы и направились с бабушкой Соней. Все было красиво и здорово, пока по гаревой дорожке не пошли грузовики. Кузов каждой машины был превращен в мини-сцену, где находились живые картины с изображениями моментов обороны крепости. Это было необычно, и стадион взорвался аплодисментами. И вдруг картины ожили: началась стрельба, завыли сирены, забухали разрывы бомб, в небо взлетели красные ракеты… Больше я ничего не видела и не слышала. Летела с трибуны по головам, по плечам зрителей, а за мной лихо скакала моя враз помолодевшая бабушка. Поймали меня уже на выходе.

Второй раз такой животный ужас я испытала спустя четверть века, когда ночью завыла сирена воздушной тревоги, и первый саддамовский "скад" разорвался на Чек-посту недалеко от нашего дома. Бежать я уже никуда не бежала, но окаменела и не могла сдвинуться с места. Правда, это быстро прошло. С тех пор я уже столько слышала сирен и столько видела прямых попаданий…

А еще 19 мая был День пионерской организации. Мы обменивались делегациями с поляками. Отряд брестских пионеров шел пешком в Польшу, что там идти было, а польские харцеры шли к нам. На мосту Дружбы под транспарантом "Нех жие пшиязнь польска-радзецка!" мы обменивались рукопожатиями и галстуками, у поляков они были бело-красными, и пересекали государственную границу СССР. На той стороне, сидя у большого костра Дружбы, не забывали временно отлучаться за холм, дабы выменять на жвачки и переводилки (красотки и машины) советские значки и открытки. У вожатых и других сопровождающих лиц бизнес был более солидным: сигареты, презервативы, косметика.  

А потом в 80-м 5 мая умерла мама, и май навсегда потерял свою прелесть…

Источник: Facebook