Леса у нас в горах густые, щедрые на грибы и ягоды. Водопады, внизу озера. Райские места. Здесь, в горах, нам и пришлось охранять перевал во время войны.
Одним из самых опасных в те кровавые годы был мятеж полковника Лидо, поэтому его людей мы называли "лиды". Мятеж постепенно выдыхался, и мы блокировали основные силы "лидов" – дивизию "Стальное сердце" и танковую бригаду, перекрыв подходившие к районному центру шоссе, окрестные ущелья и горные перевалы. Наша рота занимала позицию на перевале. Я тогда там за старшего остался. Следил, в основном, чтоб ребята не дурили от безделья да караульную службу исправно несли. Нам в поддержку была придана рота мотострелков. Так что защищали перевал и проходящую рядом, внизу по ущелью, дорогу две роты. Вернее, то, что от рот осталось после шестнадцати месяцев боев. Дни проходили тихо, опасаться приходилось только снайперов, "охотников за головами".
Причем, как снайперы работали, гады, – первым выстрелом ранит, вторым, поточнее прицелившись – обездвижит, но – не насмерть, и сидит, ждет. На "живца", значит, ловит. Головой-то понимаешь, что лезть нельзя, да пойди, усиди, если человек там в крови подыхает, кричит. Трудно, знаешь. А снайперу только того и надо – бывало, за один раз "охотники" по несколько человек клали.
Так что если мы снайперов ловили, то сразу в расход пускали, на месте. Без долгих разговоров. Не пытали их, как в других частях, но и не тянули зря резину. Да...
Снайперов и проводников, которые диверсионные группы "лидов" к нам в тыл проводили. Захваченных обычно мотострелки расстреливали, так повелось. Хотя иногда они пробовали и наших раскрутить. Вижу, подваливают к кому-нибудь из наших, помоложе, с выпивкой, гранату ни с того, ни с сего дарят, – ясное дело, словили проводника, допросили, а грех на душу брать не хотят. И как подвыпьет парень, они его "на слабо" брать начинают. Бывало, что и срабатывала уловка...
Снайпер тогда работал "лидовский" на нашем участке – две недели охотился, а мы его никак вычислить не могли. Убил он девять человек наших и стрелков – за две недели затишья! Грамотно действовал. Но поймали мы его. Привели в расположение. Отлупили, как следует, и отдали мотострелкам.
А ротным у них был Виктор – сухощавый, невысокий тихий с виду, но взрывной мужик. Он был старшим сержантом, но почти с самого начала мятежа, после того, как комроты убили, принял командование. Тогда не обращали внимания на звания, кто мог – тот и тянул лямку. За ребят своих Виктор держался сильно и, если была малейшая возможность, отмазывал их от опасных заданий. Ну, а если возможности не было – сам шел первый. И ни черта не боялся. "У каждого есть свой час. От судьбы все равно не убежишь", – любимая его присказка была.
Стрелки на ротного своего только что не молились. А он, когда тихо вокруг было, целыми днями лазил по горам, делал себе пометки какие-то в блокноте. Или просто сидел, вдаль куда-то смотрел. Он, рассказывали, студентом был до армии, стихи писал.
Иногда мы с ним вдвоем в горы уходили – с автоматами, просто погулять. Природа там потрясающе красивая, в горах, на высоте двух с половиной километров.
Представляешь, когда облака у тебя под ногами ковром лежат? И гроза с молниями и проливным дождём - тоже там, внизу?
Он все больше молчал, да я, в общем, тоже не большой говорун. На этом, пожалуй, и сошлись. Так, бывало, и ходили часами.
Так вот, этот самый тихий Виктор приказал привязать снайпера и выстрелил в него из гранатомета. Граната прошила парня насквозь и сдетонировала, только ударив в скалу за привязанным. Но снайпер еще до взрыва, думаю, умер, – ему ж все внутренности разорвало.
Шуму было много. Я когда услышал, честно говоря, особо не удивился. Было в Викторе что-то такое... Как пружина он был все время, до отказа сжатая, понимаешь? Я к нему в тот же день вечером спустился, но ребята сказали, что он в горы ушел. Так я с ним в тот день и не увиделся.
А утром прибегает снизу, от стрелков, Вагиф. Отдышался и рассказал, что приехал из бригады особист, майор Джапаров, и отстранил Виктора от командования. Ходит, высматривает, выспрашивает. Мрачный и усталый. Говорили, Джапарову не очень нравилась работа особиста, но отказать командиру он не мог.
А чего выспрашивать? Мотострелки снайперов, которых в расход пускали, не судили, трибунала не устраивали. Допрашивали – и расстреливали по законам военного времени. Причем все допросы записывали, потому как не думали, что, расстреливая захваченных с оружием в руках врагов, закон нарушают. И пока мятежники в силе были – никому такой подход не мешал. А когда "лидов" малость придушили, тыловые ребята оправились и вспомнили об инструкциях. Ведь оно как бывает - воюют одни, а руководят и за соблюдением законов следят - совсем другие люди. Вот и вышло, что стрелки расстреливали пленных самовольно – без суда и следствия. Самосуд, значит.
Единственная закавыка – свидетельских показаний Джапаров никак набрать не мог. Никто не хотел с ним разговаривать. Но он разнюхал, что стрелки двоих захваченных "лидов" в яме держат. Ребята их на всякий случай держали – для обмена или еще что. Обрадовался.
Позвал меня и Худика Ахундова в качестве независимых свидетелей, собрал восемь человек мотострелков, взял и Виктора. "Пошли, – говорит, – посмотрим на ваших пленных". Ребята пытались было объяснить, что пленные сидят, потому что именно убивать их не хотели, а в яме – так негде больше, сами в землянках живем. Да толку. У особиста – инструкция. Подошли к яме. Стали над ней. Майор нагнулся, посмотрел в яму. Выпрямился, посмотрел почему-то грустно и говорит: "Вот и свидетели, Виктор. Теперь хана тебе – под трибунал пойдешь".
"За что? У меня от роты треть состава после осенних боев осталась, – Виктор говорит, а у самого губы дрожат, – да снайперы тут, на горе, двенадцать человек положили. Это враги, майор, ты что?" "Действовать нужно по инструкции. Допрашивать и затем отправлять задержанных в тыл, в штаб. Тебе это известно? Иначе бессмысленная жестокость получается. Мы же армия, не бандиты. Понимаешь, гранатометчик?" – это он Виктору на того снайпера, значит, намекает. "Да вы же внизу у себя его подержите, да и продадите родственникам за выкуп, разве не так?! А он снова сюда вернется!"
Джапаров его особо и не слушает: "Это, – говорит, – ты военному прокурору расскажешь. Я забираю с собой тебя и пленных. А за старшего пока, до выяснения, Миха останется, народу-то у вас – всего ничего".
Мы с Худиком переглянулись. Слышали уже, что начальство постепенно избавляться начинает от своих, излишне шустрых. Значит, Виктору светит трибунал. Точно – штрафбат и, очень вероятно, – расстрел. Значит, так это делается.
Смотрим на Виктора. А он белый стал. Вдруг протягивает руку к поясу, снимает гранату, срывает чеку, отпускает скобу и вкладывает "лимонку" в ладонь Джапарову. И орет – чтоб все бежали врассыпную. Сам тоже бросается прочь. Джапаров обалдел. Стоит – в руке граната, вокруг ни камня, ни укрытия, ровное место. Все убегают, деваться некуда и жить ему осталось, получается, чуть больше трех секунд. Джапаров судорожно оглянулся по сторонам.
И швырнул гранату в яму, к пленным. Больше некуда было. Сам упал и откатился в сторону.
После взрыва Виктор возвращается и говорит: "Так как же, майор? Бессмысленная жестокость? При свидетелях?" Мотострелки подошли, стоят вокруг, головами согласно кивают. Подтверждают, значит, версию командира.
Майор на меня с Худиком взглянул – нашел, понимаешь, у кого поддержки искать! Я просто отвернулся, а Худик руками развел, дескать, что ж ты так облажался-то...
Особист молча махнул рукой, вернулся в расположение, сел в свой джип и уехал. С тех пор о нем мы больше не слышали.
А Виктора вскоре убили – во время штурма Чамкира, за два дня до того, как "лиды" сдались.
У каждого свой час, как он и говорил.
В тот день внизу опять бушевала гроза и шёл проливной дождь.
комментарии