Когда они впервые вошли в этот пустой, разгромленный старый бункер, грязный, заросший плесенью и покрытый пылью, с презрительно развалившейся посреди будущей сцены кучей мусора, радостное возбуждение тут же потухло. От стен подвала несло сыростью и холодом, каждый шаг отскакивал от цементного пола гулким эхом. Единственным, что хоть как-то напоминало театр в этом подземелье, был ряд старых, давно вышедших из моды, кресел, рожденных, вне всякого сомнения, во времена Британского мандата и терпеливо переживших все политические и социальные бури двадцатого века. Это было бесконечно далеко от того, о чем они мечтали, но другого помещения у них не было. Они принялись за работу. Сегодня – это полноценный репертуарный театр, который за годы работы поставил более тридцати спектаклей. Здесь, в этом зале, где по-прежнему стоят вековые кресла, репетируют, играют, выступают и читают лекции. Здесь проходит жизнь театра Zero, одного из старейших "русских" театров в Израиле, который основали Олег Родовильский и Марина Белявцева. С Олегом я побеседовала этим субботним вечером.

- Олег, когда мои дети были маленькими, мы не пропускали ни одного выступления вашего театра. Я помню, меня всегда поражала одна вещь: вот вы в фойе, распределяете билеты, распоряжаетесь местами, даете какие-то последние указания. Но как только гаснет свет в зале, раздается музыка –  вы уже совершенно другой человек, Баба-Яга, например. Как это происходит?

- Да я сам не знаю. Актер – это моя профессия. А в Израиле я стал и руководителем театра, и администратором, и режиссером. Жизнь научила быстро переключаться с одной работы на другую. Это неотъемлемая часть частного театра – приходится быть сразу всем и выполнять сразу несколько функций. Конечно, в большом репертуарном театре есть гримеры, костюмеры, рабочие сцены – то есть огромный штат сотрудников. И артист предстает кем-то вроде небожителя, его задача – выйти на сцену и сыграть роль. А у нас бродячий театр. Мы привезли декорации, поставили их, продали билеты, потом надели костюм, залезли в чужую шкуру – и идем, играем. Мы сами придумываем спектакль, рекламу, афиши, продаем билеты, и все это делаем с огромным удовольствием. Мы – это я и Марина Белявцева, моя жена, мы все, от начала и до конца, делаем вместе. Она, как восточная женщина, старается быть за мужем. Но она – как та шея, которая крутит головой.

- Вы же ставите и играете очень много разноплановых спектаклей, от Кобо Абэ до Чехова, не говоря уже о детских постановках. А вы любую роль можете сыграть?

- Мне сложно об этом судить со стороны. Но я переиграл такое множество ролей, уже около сотни, так что да, наверное.

- А с чего все начиналось?

- Мы жили в Ташкенте, где была очень хорошая театральная школа. Во время войны туда были эвакуированы практически все киностудии, и самые знаменитые военные фильмы были сняты там. И многие работники после войны остались там. Из тех людей был сформирован прекрасный преподавательский состав театрального института имени Островского, который выпустили не одно поколение актеров, режиссеров, даже целую плеяду артистов-кукольников. Поэтому мне повезло учиться у лучших. К тому же, кроме узбекских театров, возникли Русский драматический театр имени Горького, ТЮЗ, знаменитый театр-студия "Ильхом". Так что мы успели активно поработать еще до приезда в Израиль.

- А в какой момент вы поняли, что вы артист?

- Это произошло неприлично рано, уже в первом классе. Я хотел быть артистом, причем без всяких на то оснований. Семья у меня не театральная совершенно. Единственный родственник, который имел отношение к культуре, был мой дядя, который работал в типографии. Самое первое выступление случилось, когда мне было шесть лет. В соседнем доме жила пожилая женщина, которую называли "сумасшедшая старуха". Она собирала детей и дома что-то с ними репетировала. И она поставила "цыганский танец", который я танцевал перед всем двором. Лет в четырнадцать меня впервые отвели в театральную студию, и с тех пор я играю на сцене. Правда, мои родители считали, что актерство – это не профессия, и надо получить нормальное образование. Решили, что я буду поступать на филологический. Тогда филология считалась "нормальным" образованием. Сейчас об этом, конечно, смешно говорить. И так постепенно начала складываться моя актерская судьба: кружки, студии, потом армия. А после этого я пришел в ТЮЗ, позже переименованный в Молодежный театр Узбекистана. И там познакомился с Мариной.

- Когда вы создавали свой театр, вам не было страшно?

- Наше счастье было в том, что мы об этом не очень думали. Мы люди творческие, для нас было важно самореализоваться. Теперь, конечно, с опытом и набитыми шишками, мы научились планированию. Мы прошли через опыт частного бизнеса, если можно театр назвать бизнесом. Сейчас мы общественное объединение, которое работает с государством отчасти. Когда мы это создавали, мы совершенно об этом не думали. Для нас было важно делать качественные спектакли, такие, как нам хочется. Не на потребу израильской действительности или здешней публике, а именно для себя. Ведь публика непредсказуема, невозможно предугадать, что ей придется по душе. И когда мы это поняли, стали ставить спектакли такие, как нам, кажется, будут интересны всем. Мы часто ставим спектакли для всей семьи. Для нас очень важно подарить ребенку и взрослому то детское ощущение, когда он приходил в старый добрый советский ТЮЗ. Поэтому наш репертуар классический.

- Классический театр все время умирает, но никак не умрет.

- Да, его постоянно хоронят, а в Израиле так особенно. Я уже лет пятнадцать слышу разговоры о том, что русский театр сходит на нет, что дети уже говорят на иврите, и русские классические постановки их уже не интересуют. Но мы видим, что люди, которые выросли в Израиле, родили здесь детей, приводят их, не всегда говорящих по-русски, в наш театр, чтобы показать им "Теремок" или "Карлсона". Вы знаете, какой популярностью пользуется наш "Морозко"? Это в стране, где снега почти никто не видел. И в зале сидят не только бабушки и дедушки, но и молодые мамы и папы, которые приехали сюда детьми или подростками. И мы, в определенном смысле, считаем это своей миссией.

- То есть вы классический театр, вы не гонитесь за современными темами и технологиями.

- Да, мы театр в классическом его понимании. Мы не играем с формами, не пытаемся придумать какой-то новый театральный язык, супернеоновое шоу с динозаврами и роботами. Наш репертуар – это классика. Чехов, Кобо Абэ, Олби, Ануй, Теннесси Уильямс. То, что нам интересно, то, что нас трогает. Актерская профессия состоит из трех вещей: талант, ремесло и личность. Три эти составляющие дают гениального артиста. Артисты – это те люди, которые не могут существовать вне профессии. В нашем же случае мы еще и не можем существовать вне русской культуры. Русские театры сейчас есть везде, даже в тех местах, которые сложно заподозрить в любви к русскому искусству: Коста-Рика, Кипр, Австралия, Новая Зеландия, Турция. Мы много ездим по фестивалям, мы видим, какие самобытные, а иногда и очень профессиональные театры на русском языке существуют. Отчего возникла русская улица в Израиле? От сложностей репатриации, от того, что те культурные потребности, которые существовали у большой части людей, были гораздо шире, чем то, что могла предоставить тогда израильская культурная ситуация. И русский театр – это один из ответов на эту потребность.

- Вы востребованы на израильской сцене?

- Да, я работаю на иврите, снимаюсь, ставлю спектакли. Понимаете, если артист по какой-то случайности попадает в израильской театр, то он будет вынужден играть "русские" роли. Я, например, пользуюсь большой популярностью в постановках про Катастрофу. Видимо, у меня такая внешность, типичного европейского еврея, жертвы фашистов. Если бы я хотел полностью отказаться от "русского" театра, я бы мог это сделать. Но мы хотим этим заниматься, потому что нам важна русская театральная традиция, театральный язык. Это наш выбор.

- А русская театральная традиция отличается от европейской? От американской? От израильской, в конце концов?

- Да, конечно. С израильской театральной традицией история вообще интересная, у меня есть целая лекция на эту тему. Израильская культура создавалась людьми, подавляющее большинство которых говорили по-русски. Первый спектакль был поставлен в конце девятнадцатого века в Иерусалиме, русским режиссером в религиозной школе для девочек. Сейчас такое сложно представить. А в 1917-м году в Москве была создана труппа "Габима", которой руководил молодой Вахтангов. Они триста раз сыграли "Диббук" в Москве, потом приехали в Израиль в полном составе и поняли, что здесь играть негде. После чего на несколько лет уехали в гастроли по Европе и Америке, где их увидел мэр Тель-Авива, Меир Дизенгоф. Он им сказал: "Приезжайте в Израиль, я вам дам квартиры и театр". И с этого все и началось. Но до этого в Израиль приехал Моше Халеви, ученик Вахтангова, у которого была идея создать "Рабочий театр" и соединить его с танахической традицией. Идея была такая: утром мы работает, поднимаем страну, а по вечерам играем в театре. Им выделили барак, где была кухня, гримерная, примерочная и, собственно, сцена. И это стал настоящий первый репертуарный театр в Израиле.

- Как вы интересно рассказываете.

- Да, я действительно серьезно изучал эту тему. Израильская театральная традиция была создана русскими артистами, ашкеназами. У них была особенная манера игры, особенный акцент, который считался тогда эталонным ивритом. А в 1944-м году все перевернулось. Эпоха русского театра закончилась. Приехали люди, которые говорили с другим акцентом, шутили по-другому, играли по-другому. И восточная традиция стала преобладать. Она, по сути, победила русскую школу. Сегодня в Израиле ни в одной театральной школе не учат системе Станиславского, а я не знаю ни одной системы, которая может научить лучше. Как ни странно, наибольшее влияние эта система оказала на американскую школу, потому что у Станиславского были ученики в Америке. А в Израиле происходит интересная вещь: вся мировая театральная классика должна пройти адаптацию под израильские реалии, иначе она обречена на провал. "Ревизор" на израильской сцене по гоголевскому рецепту не имеет никаких шансов. Как только в Камерном театре был поставлен спектакль "Мевакер ха-медина", то есть "Государственный контролер", где все абсолютно было перенесено на израильскую почву, он стал хитом, который сорок лет на сходил со сцены! Для меня это неприемлемо, это отдает дурным вкусом. Надо попытаться раскрыть классика, а не подстраивать его под собственные представления.

- Что для вас успех?

- Успех – это отклик на наши спектакли в сердцах зрителей.

- А как вы можете это проверить?

- А это видно. К нам идут люди, мы видим их глаза, читаем отзывы. Вначале нам было важно мнение журналистов, нам было важно, чтобы о нас написали, нас заметили. Со временем мы поняли, что гораздо важнее – это отзывы зрителей, живые, творческие, эмоциональные. С другой стороны, в последние годы мы очень активно ездим на фестивали, мы посетили более десяти стран. Это требует больших усилий, особенно когда мы выезжаем с большими работами. Но, тем не менее, это та творческая индикация, которую мы не можем, к сожалению, получить в Израиле. Мы можем посмотреть на то, что делают другие, и это, как правило, качественные спектакли и высокопрофессиональное жюри, которое может объективно оценить наше творчество. Мы были практически первыми, кто начал ездить десять лет назад.

В декабре 2018 года в номинации "Лучший русский театр за рубежом" театр Zero получил премию "Звезда Театрала", а уже в сентябре 2019 года на сцене театра им Евг.Вахтангова состоялись гастроли спектакля "Женщина в песках" по роману Кобо Абэ. Кстати, этот спектакль был переведен на иврит, и израильский зритель впервые узнал об этом культовом для советского читателя романе после постановки театра.

- А что для вас провал?

- Мне кажется, к театру это вообще неприменимое понятие. Провал – это провалиться под сцену.

- Полупустой зал для вас – это провал?

- Нет, конечно. Вопрос не в заполняемости зала.

- А в чем?

- Провал – это когда твоя работа не находит отклика. Когда смешное не смешит, грустное не вызывает сочувствия. К счастью, у нас таких ощущений не возникало. Наверное, есть люди, которым театр Zero не нравится. Но я с ними не встречался. За эти годы сложился наш зритель, который идет именно к нам, именно посмотреть на нас.

- А как вам удается выдержать конкуренцию с заезжими именитыми артистами? Ведь у нас в Израиле есть возможность видеть и слышать звезд мировой сцены, причем не только актеров, но и музыкантов, танцоров, певцов.

- Вы знаете, как ни странно, многие возвращаются к русскому местному театру, разочаровавшись в привозном. Нам радостно, когда приходят люди и говорят, что давно не были на спектакле на русском языке и теперь пришли к нам. Мы стараемся делать свое дело. Мы разъезжаем по Израилю, у нас есть ряд городов, где к нам идут зрители на Набокова, Чехова, Теннесси Уильямса или Олби потому, что это театр Zero. Сказать, что у нас какой-то сумасшедший коммерческий успех, я не могу, конечно. Но у нас есть наш зритель, нам есть для кого работать.

- А как в Израиле выживают русскоязычные артисты?

- По-разному. Это непросто. Я не буду говорить про других, а что касается нас, то в последние годы мы занимаемся только нашим театром. Мы вырастили детей, мы счастливо прожили эти годы и можем заниматься любимым делом. Как говорят, только шесть процентов людей на Земле занимаются тем, чем хотят. Вот мы относимся к этим счастливым процентам.

- Для вас лично имеет значение, кто у нас в Израиле министр культуры?

- Нет. Для меня лично в данный момент это значения не имеет. Мы  получаем поддержку от государства, но мы не часть этой системы. Наверное, многие хотят услышать от меня, как я отношусь к Мири Регев. Но, честно говоря, никак. Мы напрямую не зависим ни от министра, ни от министерства, ни от всей системы, которую крайне сложно поменять. Оттуда до меня такой длинный и тернистый путь, который на мою деятельность никак повлиять не может.

- Ну, если наш министр не читала Чехова, то израильский зритель в целом имеет представление о том, кто это такой?

- Чехов известен, конечно. Хотя, по мнению многих педагогов и режиссеров, он устарел. Это большая проблема Израиля, мне грустно это слышать. Потому что более современного драматурга, я не знаю. Возможно, это еще и связано с проблемой перевода. Потому что Чехов был переведен на иврит в начале прошлого века. Это были люди, которые привезли с собой русскую культуру, но переводили русскую литературу высоким ивритом. А Чехов – это простой язык. И, может быть, из-за этого сложного перевода он не был понятен и близок израильтянам. Им кажется, что это какой-то далекий, архаичный драматург. Но меня удивляет, что многим профессионалам скучно с Чеховым. Что я могу на это сказать? Нам с Чеховы скучно не бывает никогда, мы, наоборот, каждый раз с благоговением беремся за очередную работу.

- А что для вас аплодисменты?

- Аплодисменты – это возможность для зрителя поучаствовать в театральном процессе. Это короткий момент единения артистов со зрителями.

- Вы видите глаза зрителей во время спектаклей?

- Видим, конечно. И мы чувствуем, как люди воспринимают нашу игру. Для нас важна не популярность, не гонорары, не дорогие билеты на наши спектакли. Для нас важен наш путь, по которому мы стараемся идти честно и профессионально. Нам интересно находиться в рамках классического театра. Мы не беремся за постановку пьес современных авторов. Они могут быть очень талантливыми и интересными, но они говорят на языке реальности. А мы говорим на языке вечности. "Театр никогда не умрет, потому что он занимается жизнью человеческого духа", - так сказал Станиславский. И мы стараемся служить этой цели. 

Театр Zero — это очень израильская история. Помещение театра может в любой момент превратиться в бомбоубежище, декорации укладываются в один чемодан, артисты играют классические спектакли для зрителей, сидящих на креслах, которые, вполне возможно, когда-то стояли в легендарном кинотеатре "Муграби" в центре Тель-Авива. На маленьком столике в центре зала, который служит одновременно и сценой, мусс со вкусом кофе, а мы с Олегом сидим и разговариваем о прекрасном.