В те далекие времена, когда в Америке еще не расцвела пышным цветом борьба за равенство и братство между всеми населяющими ее народами и расами, я совершенно случайно получила работу санитарки в доме для престарелых. Случилось это 30 лет тому назад.

С детства была я воспитана в духе интернационализма, и мне было совершенно неважно, к какой расе принадлежали мои новые сотрудники. Но, как выяснилось вскоре, это было важно для них. В первый год пребывания в Америке круг моего общения составляли такие же, как я, эмигранты из Советского Союза, в большинстве своем евреи (хотя среди них иногда попадались представители и других народов нашей необъятной социалистической родины ).

Все эти люди тоже были воспитаны настоящими интернационалистами, и только некоторые позволяли себе отдельные высказывания, противоречащие их хорошему воспитанию.

Понятие о том, какие отношения сложились в Америке между ее белыми и черными гражданами, да и просто между людьми разных народов, не только у меня, но и у большинства моих знакомых, было туманным.

Мои ровесники еще помнили имя Анжелы Дэвис, черной марксистки, активистки и феминистки с огромным клубком кудрявых волос в стиле афро на ее бесшабашной голове. Нас призывали бороться за ее освобождение из тюрьмы, куда она попала в 1970 году в результате своей активности (оружие, из которого было убито четыре человека в американском суде, принадлежало ей ), но советская пресса утверждала, что "невиноватая она", а это проклятые капиталисты просто угнетают бедную негритянку.

Из тюрьмы ее через годик все же вызволили, а в Союзе дали Ленинскую премию мира за ее неустанную борьбу, и, после всех этих приключений, как это принято в Америке, пошла она страдать дальше, то есть преподавать этику в одном из Калифорнийских университетов.

Этим эпизодом из американской жизни ,ну если не считать еще "Хижины дяди Тома", мои познания о тяжкой судьбине негров или, как считается теперь правильным их называть, афроамериканцев, и ограничились. Однако, жизнь быстро внесла свои поправки в этот пробел ( может быть, теперь правильно говорить "прочерн"?) в моем образовании.

О том, что между жителями Нью-Йорка существовало традиционное разделение в различных областях человеческой деятельности, я узнала, когда перебралась в этот благословенный город. Оказалось, что с незапамятных времен эмигранты разных национальностей, в массе своей бедные и неграмотные люди, слегка осмотревшись вокруг по прибытии в новый свет, предпочитали селиться поближе к своим соотечественникам и заниматься на новом месте теми же ремеслами, что и на оставленной родине. Или, если никакого ремесла не знали, занимались чем придется, лишь бы прокормить себя и семью. Но уже их дети, имея за спиной моральную и материальную поддержку родителей, получали образование и выбирали себе занятие, к которому лежала у них душа.

У многих евреев душа лежала к образованию и просвещению туда они и устремились - ясное дело, народ книги: сам любит учиться и других учить. В школах и университетах Нью-Йорка, начиная с середины ХХ века, большинство учителей и профессоров в колледжах были евреи (в ХХI веке их, правда, сильно потеснили в школах, а вот из университетов выдавить пока не удалось, крепко сидят, колом не вышибешь, потому что правильно учат новое поколение не любить свою американскую родину и, как в песне поется, разрушить ее до основания, а затем...)

Итальянцам досталось строительство и уборка города, ирландцам - полиция, китайцев сначала было так мало, что для них никакой отдельной ниши не выделилось, и в результате сейчас, когда их очень много, они стали специалистами широкого профиля и проникли во все сферы сразу.

О том, в каких сферах трудились афроамериканцы, раньше стыдливо умалчивали, потому что из-за расистских законов, существовавших в Америке до середины ХХ века, использовали их на самых простых и малооплачиваемых работах. Мужчины трудились на стройках, а женщины прислугой в домах более состоятельных граждан и... санитарками или медсестрами, что тогда считалось черным трудом, и платили им копейки.

Так и получилось, что младший медицинский персонал во всех госпиталях и домах для престарелых почти поголовно состоял из негритянок.

И вот на закате ХХ века, как луч света, попала я в виде исключения в это

темное царство. Надо отметить, что к этому времени коренные афроамериканки работать в этой области желанием уже не горели, и среди моих товарок по работе только одна родилась и выросла в Америке. Большинство же приехали в страну с острова Ямайка и всего лишь несколько из Африки.

Они с удивлением (а некоторые, по-моему, даже с ужасом ) смотрели на меня. Я смотрела на них безо всякого ужаса, так как в силу своей неграмотности в расовых вопросах не догадывалась. какую бурю негативных чувств может вызвать присутствие белой женщины в сердцах моих черных сотрудниц. К тому же я плохо понимала, что они говорят, так как к этому моменту едва освоила английский, а они говорили на ямайском диалекте "патва " (вариант ломаного английского).

Очень скоро я догадалась, что друзьями мне с ними не бывать. На каждом этаже было 40 пациентов, ухаживать за которыми поручалось двум медсестрам (все сестры в этом доме для престарелых были филиппинки, в Америке тогда была нехватка своих медсестер, и вместо того, чтобы тратить время и средства на обучение американок, решили что быстрее и выгоднее просто завезти уже готовых медсестер из других стран) и пяти санитаркам. Руководили этими небольшими и не дружными коллективами менеджеры, среди которых были и филиппинки, и африканки, и афроамериканки.

Все менеджеры , под чьим началом мне пришлось работать дружно, независимо от происхождения, довольно плохо ко мне относились. Каждое утро в начале рабочего дня, когда медсестры распределяли обязанности между санитарками (каждая должна была ухаживать за восемью пациентами ) мне, без вариантов, доставались самые тяжелые больные.

Санитарки должны помогать друг другу. Особенно если пациент лежачий, а его нужно поднять и посадить в инвалидное кресло, это могут сделать только два человека. Если все заняты "своими" пациентами, а тебе нужна помощь,

приходится ждать, пока кто-нибудь освободится, чтобы закончить работу вовремя. Обычно, когда мне нужна была помощь, все санитарки делали вид, что заняты, и отправляли меня поискать кого-нибудь другого. Я не могла не догадаться, что они просто не хотят мне помогать, и решила отвечать им тем же: дескать, занята, никак не могу, простите подруги.

Мои "подруги" немедленно бежали жаловаться на меня менеджеру, и та с удовольствием меня отчитывала за плохое поведение и неумение работать в коллективе. Жаловались они на меня часто и изобретательно, по их мнению, я делала все неправильно: не умела никого искупать, помыть, одеть и даже просто причесать.

Благодаря мне вся эта шушера невероятно сплотилась между собой, хотя я заметила, что между выходцами с разных островов и континентов, большой любви друг к другу тоже не наблюдалось. Забавно, что в то время, как я была у них врагом номер один из-за своего белого обличья, врагом номер два были афроамериканки.

Негры с островов и из Африки считали американских негров ленивыми и наглыми и при мне костерили своих американских соплеменников почем зря. Наезжая на меня со всякими глупостями, достойного отпора с моей стороны они не встречали. Надо было, конечно, посылать их подальше, но от явной несправедливости я терялась и не знала как им ответить. Мысленно я могла произносить гневные речи в свою защиту, но... для этого нужно было сначала придумать это по-русски, потом перевести на английский, потом все это сказать... в общем, была я себе плохим защитником.

Шло время, постепенно я научилась поднимать даже самых тяжелых больных сама и просто предпочитала никого не звать на помощь. Бывали, конечно, проколы. Пару раз я не справлялась с весом и роняла пациента на пол. Тут уж деваться было некуда, и тогда они мне помогали. Так в трудах и борениях прошел первый год моей работы, и казалось, что ничто в поведении этих людей уже не сможет меня удивить.

Однако я ошибалась. Однажды утром, когда я, как всегда, шла пешком на работу, мимо проехала машина, в которой сидела моя начальница по фамилии Адекола, женщина средних лет, родом из Нигерии. Пока я шла, онa запарковалась, вышла из машины и помахала мне приветственно рукой. Я помахала в ответ и пошла своей дорогой, мне надо было еще успеть в раздевалку до начала смены, чтобы переодеться в униформу, которую должны были носить все санитарки: розовый халатик и белые полупрозрачные колготки (я предпочитала черные колготки, просто потому, что мне казалось, что в белых я выгляжу слишком бело, на моих черных товарках белые выглядели намного лучше)

.

Не успела я подняться на свой этаж, как ко мне подошла Адекола и велела зайти к ней в кабинет. Ничего не подозревая, я последовала за ней.Адекола закрыла за мной дверь и начала орать: "Ты почему не остановилась, когда я тебя позвала? Я хотела, чтобы ты поднесла мои сумки!" От неожиданности и от нелепости того, что я услышала, я засмеялась в ответ. Тут Адекола совсем рассвирепела и крикнула: "Ты почему смеешься? Я давно заметила, что ты больная на голову!" Опять моя реакция была не совсем такой, как она ожидала, потому что я совершенно спокойно сказала: "Вы ошибаетесь, я абсолютно здорова ". Она еще кричала, какие-то оскорбления, я не особенно слушала, и в конце концов ей, видимо, надоело и она велела мне удалиться, что я радостью и сделала.

Дальше рабочий день шел как обычно, и в 12 часов я ,как всегда, пошла домой обедать. Когда я рассказала Боре со смехом про утреннее приключение, Боря мудро сказал: "Ничего смешного в этом нет, эта сволочь не имеет права так с тобой разговаривать. Немедленно иди к ее начальству, она должна ответить за свое поведение".

Я так и сделала. Начальницей над Адеколой была ирландка Макгенри, которую я до этого видела, может быть, раз или два, когда она приходила с обходом на этажи. Она внимательно выслушала мой рассказ, что-то записала у себя в блокноте и вызвала Адеколу к себе в кабинет.

Увидев меня в офисе, Адекола побледнела. С перепугу она не отрицала ничего в моей жалобе, хотя могла бы, ведь свидетелей нашего разговора не было.

Макгенри заставила ее извиниться передо мной и отпустила меня с миром, а Адеколе велела остаться. Домой я вернулась окрыленная, справедливость восторжествовала!

Вскоре меня перевели на другой этаж, а Адеколу сначала разжаловали из менеджеров в медсестру на этаже, а потом и вообще уволили. Так и не осуществилась ее мечта, чтобы я носила ей сумки...

30 лет назад такой счастливый конец конфликта между белым и черным человеком еще был возможен. В наше время, скорее всего, с работы выгнали бы меня.