Говорят, я в три года уже стоял под дверью соседки Евгении Петровны, по прозвищу Евгешка.

Евгешка давала уроки на пианино. Я прислонял ухо к ее двери как оглашенный.

Моцарт, едрёныть! Едва помню...

Соседи побаивались ее — пивала спирт втихаря, тогда бывала особенно крута. И на безмужичье. Поэтому домашние меня пасли аки козленка на лугу.

— Что стоишь? Вот прищемит тебе башку или пнет дверью! Иди к себе!

— Лида, может, он отца послушает?.. Эмма, скажи ему!

У родителей над койкой с шариками хор по репродуктору пел то березку, то рябину. Мне не нравилось: солист мальчик, а голос сладкий, тонкий, как у девчонки! Тьфу!

— Сынок, тебе-то что? Чего ты к мальчику прицепился! Подпой лучше!

— Не буду!

Однако же, — тогда Сталин еще не помер, — Евгешка неожиданно пустила меня в свой эдем.

У стены стоял черный бегемот с белыми зубами, "Красный Октябрь".

— Ну, играй, жидёнок!

Она закуривала "Казбек", выпускала дым кольцами мне прямо в лицо. Дым пах приятно, чем-то горьким, вишнями, горелыми орехами.

Я тыкал одним пальцем то, что любил.

Евгешка эту песню тоже любила. Из-за убитого в Германии мужа.

И мы пели. Прокуренный хрипловатый альт и дискант.

"Вот солдаты идуу-у-т по степи опалё-ё-нной..."

— Заходи играй, когда у меня учеников нет.

— А мне разрешат?

— Я тебе уже сказала, придурок! Я не буду двери запирать! Ну, вааще, жидовня запуганная!

У нее до эвакуации было две комнаты из трех, вернулась — одна, хоть и с балконом: во второй мои родители поселились, в третьей бабушка с дедом.

Я думаю, что солдаты все еще идут сквозь нас и выше. Уже не "по степи опалённой, — а над Нескучным Садом, Мосфильмом и Шаболовкой, и по склонам гор Галилейских, в Иерушалаим, в облака.

На одном облаке, возможно, сидит Евгешка с папиросой в зубах. И наша родня, еврейская и русская, вокруг нее летает.

Как бабочки над керосиновой лампой.

Не простили друг другу ничего.

И простили всё.

Блог автора на Facebook