"Евреи – "самый упорный народ на земле – он есть, он был, он будет…"

(Т. Манн)

Еврейская тема во взглядах выдающегося немецкого писателя Томаса Манна – вопрос непростой, психологически тонкий, дискуссионный, со своими отдельными периодами, с градацией на художественную литературу и публицистику, с заметной эволюцией воззрений классика.

С детства с евреями

Томас Манн родился в 1875 г. в купеческой семье в Любеке – провинциальном городе Германии. С евреями он общался с детских лет. "Самые ранние воспоминания о встречавшихся мне евреях – они были мне симпатичны, – вспоминал Манн в 1921 г. в статье "О еврейском вопросе".  – Мои школьные товарищи... я был с ними в наилучших отношениях, предпочитал именно их общество, инстинктивно, не задумываясь над этим". Он с теплотой рассказывал о друзьях, но упоминал и о мешавших контактам своих социальных предрассудках.

Представления Томаса формировались в атмосфере Германии конца XIX в., семейной обстановки и особенностей провинциальной жизни. Многие горожане рассматривали евреев как чужеродных для традиционного бюргерского образа жизни, для немецкой культуры. И Манн перенес такое восприятие в свое мировоззрение. Сын Манна Голо признавал в письме литературному критику, еврею Марселю Райх-Раницки, что его отец так никогда полностью и не избавился от "печати провинции": "Знатные люди маленького города... Отсюда и его антисемитизм, от которого он никогда полностью не отошел... Как мог юный патриций маленького города не быть антисемитом?"

В молодом возрасте, в 1895–1896 гг., Манн более чем полтора года сотрудничал с явно антисемитским журналом "Двадцатый век", где главным редактором был его старший брат Генрих Манн. Биографы Т. Манна отмечают, что антисемитизм Генриха был более радикальный, а Томаса – более умеренный. Постепенно позиции братьев заметно изменились в сторону противостояния юдофобии.

Романы Манна

Однако в художественных произведениях Томаса Манна, где евреи – гости нередкие, большинство персонажей отрицательные, местами ощущаются тривиальные антиеврейские стереотипы. Негативно показаны компаньон экспортной конторы Герман Хагенштрем в романе "Будденброки" (1901) и католик, иезуит Нафта в "Волшебной горе" (1924). На половую связь идут брат и сестра в новелле "Кровь Вельзунгов" (1905). Консервативный пропагандист Хаим Брейзахер в романе "Доктор Фаустус" (1947) выступает против либеральных ценностей, не чтит и духовную историю еврейского народа.

Реагируя на звучавшие обвинения в антисемитизме, Манн всегда отвергал их. "Религиозное чувство никогда не позволяло мне делать хоть малейшие уступки этому отвратительному явлению", – заявил он в одном из выступлений. Он признавал, что, скажем, есть опасность восприятия кем-то "Доктора Фаустуса" как антисемитизм, но "общий дух книги дает слишком мало для этого пищи", немцы в романе дают такие же основания для упреков в антинемецкости. Действительно, немецкие персонажи и не только в этом произведении нередко также отрицательные, пародийные.

Манн подчеркивал: "Да простят писателю, если он в еврейском вопросе усматривает прежде всего личностно-человеческий конфликт, чисто психологическую проблему, а именно одну из тех, которые вызывают у него жгучий интерес". Очевидно, с художественной и психологической точки зрения ему нравилось вводить в свои книги героев-евреев, подавать определенные образы с "еврейским лицом". Но почему его занимали преимущественно негативные образы? Можно ли увидеть в этом проявления антисемитизма? По мнению, например, израильской исследовательницы манновского творчества Людмилы Дымерской-Цигельман, нельзя говорить об антисемитизме Манна лишь по негативным персонажам, не касаясь концептуального контекста произведений.

Следует упомянуть и о тетралогии Манна "Иосиф и его братья", которую во многом можно причислить к филосемитским романам. Книга в значительной степени о духовном мире еврейства. Он писал ее более 15 лет – по миру победоносно шествовала нацистская идеология, а он, взяв библейский сюжет, говорил миру о гуманизме, нравственности, которую принесли евреи, дав человечеству единого Бога и десять заповедей, создав духовную основу европейской цивилизации ("христианство – духовный плод иудаизма"). Подготавливая материал для романа, он путешествовал по Палестине и Египту, изучал еврейские мидраши – "толкования Торы".

Европеизация

Т. Манн – не только писатель, но и публицист, и оратор, и в своих статьях и выступлениях тоже уделял евреям много внимания. В 1907 г. в статье "О решении еврейского вопроса" он размышлял так: "Я думаю, что „еврейский вопрос“ не будет решен ни немедленно, ни каким-нибудь волшебным словом, называется ли оно ассимиляцией, сионизмом или как-нибудь иначе, он разрешится сам собой – будет меняться, развиваться, ослабляться и в один прекрасный день… просто перестанет существовать".

Сам Манн в этом процессе отдавал предпочтение ассимиляции, под которой понимал не столько даже "растворение в разных нациях", сколько европеизацию еврейства. Писатель считал, что еврейство "несомненно выродилось и обнищало в условиях гетто", и европеизация позволит прийти к "облагораживанию, достижению более высокого положения в обществе", вернуться "к возвышенному и облагороженному типу еврея". Было "две тысячи лет позорной замкнутости", а возможность европеизации для евреев существует не более ста лет, и это пока недостаточно, чтобы стать европейцем. "Сегодня гетто еще смотрит на нас из глаз еврея, сгибает его шею, жестикулирует его руками и глубоко сидит в его душе". Хотя тип еврея с "жирным затылком, кривыми ногами и красными жестикулирующими руками", "существа горестного и одновременно беззастенчивого", чужеродного, нечистоплотного, физически антипатичного уже стал весьма редким. "Среди экономически процветающего еврейства есть уже молодые люди, с детства приученные к английскому спорту, выросшие в условиях во всех отношениях благоприятных, такие стройные, элегантные и привлекательные, что каждой милой немецкой девушке или каждому юноше должна показаться вполне приемлемой мысль о „смешанном браке“". Подчеркивал Манн и практическую важность крещения. И делал вывод: "Скоро уже не покажется невозможным быть евреем и всё же душой и телом – благородным человеком" Европеизация евреев уберет то, что "отталкивает цивилизованного европейца", еврейский вопрос – это вопрос общего развития культуры, "цивилизирования Европы".

Таким образом, Манн начала ХХ в. демонстрировал свою готовность воспринимать "еврея европеизированного" и свое явное невосприятие "еврея гетто" (т. е. не ассимилированного), изображаемого "под одну гребенку" набором антисемитских клише.

"Евреи слишком разные..."

В ряде публицистических работ Манн повествовал о своем образном отношении к еврейству. "С давних пор было нечто авантюристически-мирское: я видел в нём живописный факт, подходящий, чтобы внести в мир больше красочности". Видел в нем и "этический символ, один из тех символов необычности и возвышенных трудностей, которые я как художник часто искал". В его вкусе было "понимание еврейства как факта артистически-романтического, сходного с немецким духом". Менее же всего ему были приятны те из евреев, "кто уже в том, что кто-то не оставляет без внимания такой яркий феномен как еврейство и не отрицает его существования в мире, видят антисемитизм".

Разбирал Манн и свои личные взаимоотношения с евреями. "Мое личное отношение к еврейству определяется тем фактом, что в течение всей моей жизни у меня были среди евреев самые лучшие друзья и самые злые враги, поэтому я предпочитаю не давать определения этому народу – хорош он или плох". Он писал, что в течение его жизни между "моей натурой и еврейской возникали жестокие конфликты... Мы часто портили друг другу кровь". Евреям принадлежали "самые злобные характеристики" его произведений, "самое остроумно-ядовитое отрицание моего писательского существования" (писатель Альфред Керр, публицист Теодор Лессинг и др.) И в то же время "евреи меня „открыли“, евреи меня издавали и пропагандировали". Книги Манна выходили в издательстве еврея Самуэля Фишера, а его редактором был еврей Оскар Би. Знаменитый театральный режиссер, еврей Макс Рейнгардт, поставил его пьесу "Флоренция". Еврей, литературный критик Самуэль Люблинский пообещал его "Будденброкам", "которые вначале были приняты с кислой миной", что "эта книга будет расти вместе со временем, ее будут читать и будущие поколения". И как в воду глядел! Именно за этот роман Манн почти через 30 лет получил Нобелевскую премию.

И когда Томас ездил по свету, то "именно евреи, почти все без исключения", оказывали ему гостеприимство. "Я спрашиваю себя: доброжелательное внимание – не более, чем ничего не значащая любезность? Не означает ли оно нечто гораздо более существенное, не является ли истинной гарантией моей ценности?" – не скрывал писатель важность для него "еврейской" точки зрения.

"Евреи слишком разные, чтобы я мог назвать себя филосемитом, – говорил Манн. – Но немецкий антисемитизм – продукт и инструмент расистского мифа для черни – мне отвратителен; я презираю его до глубины души. Антисемитизм – это псевдоаристократизм маленьких, очень маленьких людей: "Я хоть и никто, но я не еврей".

"Чудо, какая-то неописуемая редкость"

В 1905 г. Т. Манн женился на… еврейке Кате Прингсхайм, дочери известного математика Альфреда Прингсхайма. Томас так описывал в письме брату Генриху свой первый визит в дом будущей супруги: "Это событие меня потрясло. Заповедник с настоящими произведениями искусства. Отец – университетский профессор с золотым портсигаром, мать – красавица, будто с полотна Ленбаха. Младший сын – музыкант. Его сестра-близнец Катя… чудо, какая-то неописуемая редкость и драгоценность, одно только ее существование значит для культуры больше пятнадцати писателей или тридцати художников... В отношении этих людей и мысли не возникает о еврействе; не ощущаешь ничего, кроме культуры". Это были именно те европеизированные евреи, которые импонировали писателю. Жена и ее мама приняли христианство, тесть был ассимилированным, но креститься отказался, хотя это укрепило бы его положение в обществе. Томас почти год добивался согласия девушки на замужество. В их семье Катя занималась бытом, помогала ему печатать рукописи и родила шестерых детей.

Нацизм – "упразднение нравственных достижений человека"

В донацистской Германии первой трети ХХ столетия Манн неоднократно выступал в защиту еврейства. Стыдил тех, кто по результатам Первой мировой войны во всём обвинял евреев: "В антисемитских выступлениях и в обвинениях в адрес евреев нет и следа справедливости. Кто в годы войны бойчее всех наживался, как не крепкий крестьянин?". Протестовал против мнения, что евреи признают только своих. Отмечал, например, что именно евреи воздвигли пьедестал, на котором стоит немецкий драматург Г. Гауптман. Назвал "отвратительным позором" срыв студентами лекции "нового Ньютона" А. Эйнштейна за то, что он еврей и с пацифистских позиций ратует за уравнивание народов. Осудил антисемитское убийство в 1922 г. много сделавшего для Германии министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау. Периодически критиковал и евреев. Скажем, акцентировал, что, используя свою интеллектуальность, они порой возглавляют "греховные и пагубные движения".

В 1920-х Манн выступал в поддержку демократического развития страны, против реваншистского милитаризма и ура-патриотизма. Стал одним из первых немецких интеллектуалов, кто осознал опасность зарождающегося нацизма, антисемитских акций. Хотя долго и недооценивал степень распространенности антисемитизма в Германии.

Публичные речи писателя с призывами к разуму прерывались руганью. Звучали и угрозы расправы. Манн и другие представители немецкой антинацистской интеллигенции не сумели достучаться до "массового обывателя" и проиграли. Большинство народа пошло за нацистами.

После их прихода к власти Манн в эмиграции. Жил в Швейцарии. Сначала его неприятие нацистского режима, протесты против преследования евреев выражались только в письмах, дневнике. Но затем вышли и на общественную арену. В 1936 г. нацисты лишили его немецкого гражданства. В 1938-м переселился в США. С 1952-го снова в Швейцарии. В разъединенную Германию вернуться не пожелал.

В 1930–1940-х Манн писал и говорил, что нацизм, уничтожая культуру, "угасил разум", разжигает предрассудки "массового человека", который стал опорой тоталитарного режима, антисемитской политики, что нацизм – это этническая религия, которой ненавистно не только еврейство, но и христианство – как человечная сила, что это "упразднение всех нравственных достижений человека", уничтожение духовных устоев цивилизации, что защиту евреев от истребления человечество должно понимать, как задачу общечеловеческую. "Оспаривать право на жизнь одной части всемирного человечества, к тому же той, которая внесла такой большой вклад в основы нашей западной цивилизации, как еврейская, – значит забыть Бога". Манн возмущался, что евреям не предоставили убежище "в странах, где было достаточно места и где могли пригодиться рабочие руки". Осуждал британское правительство за резкое ограничение в 1939 г. еврейской иммиграции в Палестину, призывал правительство США, американских граждан проявить внимание к национальному дому евреев. Входил в комитеты помощи беженцам, участвовал в протестных митингах против преступлений. Рассказывал о героизме восставших в Варшавском гетто. Во время Второй мировой войны в передачах "Би-би-си" из США обращался к немцам, говорил о гигантских гитлеровских фабриках смерти. Конечно, такие выступления, публикации столь крупного писателя, нобелевского лауреата, немца Манна наносили серьезный урон нацизму в глазах международной культурной общественности и позитивно влияли на отношение к еврейскому вопросу.

"Большой беды не вижу"

В то же время "наедине с собой" – в дневниках Манна – можно найти и антисемитские строки. Так, немецкий исследователь темы "Манн и евреи" Евгений Беркович, например, цитирует запись, сделанную вскоре после прихода нацистов к власти. В апреле 1933 г. они приняли закон об отправке на пенсию "государственных служащих неарийского происхождения", и Манн комментировал: "большой беды не вижу… в удалении евреев из сферы права – скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс всё-таки – палка о двух концах". Случай Манна отнюдь не уникальный. Публичная толерантность не всегда солидаризируется с потайными мыслями, находящими выход в записях, не предназначенных для чужих глаз и не проходящих самоцензуру перед публикацией. Хотя не исключены здесь и вызванные кем-то или чем-то эмоциональные всплески, о которых через пару часов или дней пожалеешь.

"Пробный камень зрелости цивилизации"

Весьма интересен вопрос отношения Манна к сионизму, к созданию еврейского государства. Продолжительное время он проявлял скепсис к идеям сионизма: "большинство евреев слишком укоренено в западной цивилизации и культуре тех стран, где они проживают, чтобы легко оторваться от них и суметь прижиться в стране своих праотцев". Кроме того: "я убежденный и непоколебимый "филосемит" и несокрушимо верю, что такой исход, о котором мечтают сионисты бескомпромиссного толка, означал бы, пожалуй, самое большое несчастье, которое могло бы постичь нашу Европу". Европа остро нуждается в незаменимом "культурном стимуле" под именем "еврейство". Евреи – один из древнейших и культурнейших народов, Палестина – колыбель современного человечества.

Но в 1920-х гг. Манн признал за сионизмом "процесс национального возрождения". Он даже подписал воззвание Немецкого пропалестинского комитета, вошел в его состав. И был удивлен, читая потом резкие статьи против сионизма, в том числе и выпады против себя, еврейских газет, инспирированные евреями из либеральных кругов Германии. "Они боятся, что, если будут высказываться в поддержку сионизма, их обвинят в недостатке патриотизма". Интеллигенции всего мира нужно выразить свою симпатию сионизму – говорил Манн в 1927 г. в интервью берлинскому изданию Jüdische Rundschau.

Очень большое впечатление произвело на Манна путешествие в 1930 г. в Эрец-Исраэль. Он видел Иерусалим, Тель-Авив, еврейские поселения, общался с ректором Еврейского университета Иегудой Магнесом, философом Шмуэлем Бергманом. Его поразили "достижения тех, кто вернулся на свою историческую родину, чтобы своим еврейским предпринимательским духом превратить ее в цветущую страну", молодое "сильное, деятельное, прекрасное поколение", "говорят на иврите, как французы по-французски и англосаксы по-английски", наполнены самосознанием, национальной сплоченностью, свободой, храбростью и идеализмом. Он "любовался этими очень спортивными и мускулистыми фигурами, дышащими национальной воинственностью… чувствовал, что формируется страна с волей и большим будущим". Манну понравился деятельный научный дух университета и театр "Габима" Народ "с огромным мужеством расстался с цивилизацией, чтобы начать с нуля и создать себе такой мир, который только его чаяния и идеал могут превратить в реальность".

В беседе с иерусалимским изданием Palestine bulletin Манн отмечал грандиозный прогресс, наблюдаемый в Палестине: "Евреи делают хорошую работу. Но они не должны стремиться проломить лбом стену. В конце концов, араб живет здесь дольше тысячелетия. У него тоже есть исторические связи и право на эту страну. Но еврей пришел не как завоеватель. Он пришел, чтобы прийти к самому себе".

Однако скептическое отношение к перспективам более массового притока евреев в Палестину у Манна оставалось. Как и подчеркивание, что это противоречит интересам стран проживания евреев. Но Холокост убедил Манна в необходимости создания еврейского государства для существования еврейского народа и для участия еврейской энергии "в строительстве и становлении нового социального мира". На митинге в Нью-Йорке осенью 1945 г. Манн заявил, что надежда на мир, основанный на справедливости и человеческом достоинстве, осуществима лишь при условии решения еврейского вопроса – именно он может быть "пробным камнем зрелости нашей цивилизации и ее желания служить Добру". Идея национального объединения евреев в одном месте им более не оспаривалась. "Идея эта преодолеет любое сопротивление, стоящее на пути ее осуществления… Нет равного еврейскому народу в самостоятельности, твердости, храбрости… в стойкости".

Мир не знал бы нацизма

Среди исследователей темы "Манн и евреи" нет единой точки зрения по характеристике его мировоззрения в этом вопросе. Так, например, Л. Дымерская-Цигельман полагает, что он расстался с антисемитизмом молодости, продемонстрировал "цивилизационное измерение" еврейского вклада в культуру, противостоял цивилизационному Злу.

Более проблематичной представляется ситуация Е. Берковичу: антисемит или филосемит? "Попытка написать его портрет только одной краской, пусть даже самой яркой, обречена на провал", противоречивое отношение писателя к евреям колебалось между полюсами отчуждения и слияния, "брезгливой недоброжелательности и восторженного возвышения", "настороженное, иногда предвзятое и неодобрительное отношение к евреям сохранилось у него до конца жизни".

Не секрет, что часто "чужая душа – потемки", и, вероятно, в трудном манновском случае ответить на вопрос о "еврейском мировоззрении" Манна мог бы только он сам. И то – не факт. Ксенофобия – очень сложная и тонкая материя. Будь иначе, ксенофобская болезнь не получила бы в мире столь широкое распространение.

Манн всегда испытывал жгучий интерес к евреям. Наблюдая за ними, по-писательски изучая, он сражался со своими комплексами, предрассудками, вырабатывал позиции, искал верные решения. Под влиянием событий окружающего мира и в русле своих размышлений, чем старше он становился, тем более адекватной тому, что называют общечеловеческими ценностями, становилась его публичная позиция. А то, какие мысли периодически пробегали в его сознании и находили отражение в семейных беседах или в дневниковых разговорах с самим собой, имеет уже меньшее общественное значение. Огромный вклад Манна в борьбу с нацизмом, расовым антисемитизмом несомненен. Если бы такие немецкие интеллектуалы-антинацисты, как Манн, одержали бы победу в Германии, мир не знал бы нацизма и Холокоста.

Источник: "Еврейская панорама"