"Уважение к книге воспитывалось с детства: вначале все они воспринимались как Библия и оттого как бы обладали святостью. Стоило положить раскрытую книгу текстом вниз, брат тут же делал мне замечание: у книги, как у живой, корешок мог переломиться", – вспоминал А. Миллер в своих мемуарах "Наплывы времени". Один из крупнейших американских драматургов ХХ столетия, писатель Артур Миллер. Лауреат Пулитцеровской и многих других премий. Муж прославленной кинодивы Мэрилин Монро.

Новое явление театра

Широко известны его пьесы: "Человек, которому так везло" (1944), "Все мои сыновья" (1947), "Смерть коммивояжера" (1949), "Суровое испытание" (1953), "Вид с моста"(1955), "Цена" (1968), "Часы Америки" (1980) и другие. В центре внимания драматурга Человек, его достоинство, свобода, права, мужество, ответственность перед другими. Миллер писал о проблемах эпохи, о конфликте отцов и детей, об иллюзиях и предательстве, о разочарованиях и надеждах, о способности отдельных личностей на жертвенность. В США о его драматургии говорили, как о новом явлении в американском театре. Он защищал культуру, свободу творчества, протестовал против расизма, цензуры, преследования писателей в странах тоталитаризма.

Хоть Миллер и не поддерживал социалистические идеи, но его публиковали и в СССР, где рассматривали, как прогрессивного американского писателя. Привлекало, что он часто критически отзывался об американской действительности, затрагивал больные социальные сюжеты. Его хвалили за реализм и гуманизм, за талант, творческие поиски и мужество оставаться честным художником, ставили его в пример американской литературе и искусству. Немного критиковали за наивность, абстрактность гуманизма, за то, что не осознает целей и средств борьбы за человека, за демократию.

Облава

Темы Холокоста, антисемитизма – одни из главных в произведениях Миллера. Он затрагивает их в пьесе "После грехопадения" (1964), телепьесе "Игра на время" (1980), в романе "Фокус" (1945). Но особенно в антинацистской пьесе "Это случилось в Виши" (1964).

Во время Второй мировой войны в южной части Франции возник коллаборационистский режим Виши, и именно его писатель избрал местом действия для своего произведения.

Итак, 1942 г., Франция, Виши, камера предварительного заключения. На скамье девять мужчин и 14-летний мальчик. Среди них – один австриец, один цыган (как известно, цыгане (ромы) тоже преследовались нацистами), остальные – евреи. Все они задержаны на улицах полицией без пояснения причин. В кабинете, куда их заводят по одному, два немца – майор и профессор Гоффман, а также капитан французской полиции.

Задержанные, естественно, испытывают тревогу и пытаются прояснить для себя, "что здесь происходит". Лебо, художник, неопрятный бородач лет 25, говорит, что перед задержанием у него измерили нос, уши, рот. Другие – что у них просто посмотрели и забрали документы.

Маршан, хорошо одетый коммерсант, часто поглядывает на часы, у него вид человека, которому попросту некогда. Он считает, что это "обычная проверка документов... За этот год в Виши понаехало столько всякого народа. Тут, видно, уйма шпионов".

Лебо обращается к Маршану:

– А в вас разве нет… этого самого душка?

– Какого душка?

– Ну, вроде… не та национальность?

– Не вижу, чего бояться, раз документы в порядке.

Люди рассматривают версии того, что с ними может произойти дальше: возможно, отправят в Германию рубить уголь в шахте. Или в Виши заставят камни таскать, ведь "им нужны рабочие". Лебо с горечью вспоминает, что в 1939 г., до вторжения немцев, у него была на руках американская виза, но его мать не захотела бросить имущество, и они не уехали.

Байяр, молодой электромонтер, рассказывает, что работает в железнодорожных мастерских, и вчера пришел товарный состав, в запертых снаружи вагонах – люди. Поезд из Тулузы, где прошли облавы на евреев. А машинист – поляк. "Я слышал, в Польше есть лагеря, где евреев загоняют работой в могилу... Если вы попадете в этот поезд – выбирайтесь, пока он не дошел туда, куда едет".

Монсо, актер, жизнерадостный человек лет 28, в элегантном, но поношенном костюме, не видит причин для паники: "Как это на нас похоже! Мы находимся в свободной зоне, никто нам еще не сказал ни слова, а мы уже сидим в поезде, едем в концлагерь, не пройдет и года, как мы будем покойниками... в Германии еще до войны много лет подряд забирали евреев, они делают это и в Париже, с тех пор как туда вошли, и вы хотите сказать, что все эти люди убиты? Как это укладывается у вас в голове? Война войной, но нельзя же терять чувство реальности. Немцы всё-таки люди... Мне доводилось играть в Германии, я знаю немцев".

Официант, маленький человек средних лет; при задержании даже не успевший снять передник, знаком с немецким майором: "Каждое утро подаю ему завтрак. Ей-богу, он не такой уж вредный тип. Армейский офицер, а не какой-нибудь из этих эсэсовских подонков. Был где-то ранен, вот его и засунули в тыл... прекрасно играет на пианино. Учит французский по самоучителю. И всегда такой вежливый". Позже в полицейский участок заходит француз – хозяин кафе, где работает официант, и что-то сообщает ему, плачет. После чего официант извещает всех, что поймали их не для работы: "Людей сжигают в печах… В Польше они сжигают людей… Они проверяют, сделали ли вам обрезание".

Монсо: "Это самая идиотская выдумка, какую я слышал в жизни!"

Из соседнего дома доносятся звуки аккордеона, наигрывающего модную песенку. Из кабинета слышится хохот, моментами почти истерический хохот.

Культура и нацизм

Миллер выдвигает в пьесе предмет для обсуждения: способна или неспособна культура противостоять бредням идеологических агрессий, радикальной ксенофобии?

Среди задержанных – фон Берг, австрийский князь, представитель древнего рода. Сокамерники недоумевают, как он попал в полицейский участок. Может, дело всё-таки не в евреях. Фон Берг предполагает, что всё объясняет его австрийский акцент. Могли заподозрить в нем еврея, сбежавшего из Австрии. Или же дело в неприязни нацистов к аристократии. На удивленные вопросы сокамерников он отвечает, что, конечно, некоторые аристократы поддерживают нацистов. Однако большинство не желает брать на себя никакой политической ответственности. Не хотят позорить свое имя. Его род существует тысячу лет, и нацисты "понимают, как опасно, если кто-нибудь вроде меня… не признает всего этого хамства" Нацистов бесит всякая утонченность, и они считают это признаком вырождения. Они восторгаются пошлостью в искусстве; "приказчики из бакалейной лавки, напялив мундиры, приказывают оркестру, какую музыку играть, а какую нет!" По мнению князя, люди, уважающие искусство, любящие прекрасное, не могут преследовать евреев, превращать Европу в тюрьму, навязывать всему человечеству расу жандармов и насильников. Он содержал небольшой оркестр. Когда в Австрию пришли немцы, трое из его музыкантов хотели бежать. Но он их убедил, что с ними ничего не случится, они жили в его замке. "Гобоисту было лет 20–21, сердце замирало, когда он брал некоторые ноты. Они пришли за ним в парк. Они вытащили его прямо из-за пюпитра... Я наводил справки, мальчика уже нет в живых. А что всего ужаснее – они пришли, сели и стали слушать, пока не кончилась репетиция. И тогда они его схватили". Когда фон Берг рассказал эту историю кое-кому из знакомых, они пропустили ее мимо ушей. Князь был очень недалек от самоубийства. Всё это заставило его покинуть родину.

Монсо выступает в защиту немецкой публики – "я перед нею играл: ни одна публика на свете так не чувствует малейших нюансов спектакля, они сидят в театре благоговейно, как в церкви. И никто не умеет слушать музыку, как немцы".

Растерянный фон Берг соглашается: "Боюсь, что да, это правда... я знаю многих образованных людей, которые стали фашистами. Пожалуй, искусство не служит от этого защитой. Странно, оказывается, о многом ты просто никогда не задумывался..."

Рабочий класс и личности

Маршан первым заходит в кабинет и выходит оттуда с белым пропуском – его отпустили. Присутствующие обсуждают, что он явно похож на еврея. Ледюк, врач-психиатр, капитан французской армии в 1940-м г., когда Франция воевала с нацистской Германией, замечает, что "евреи не раса. Они бывают похожи на кого угодно". Возможно, всё дело в документах или в уверенности, с которой Маршан себя держал. Монсо утверждает, что самое главное – не выглядеть жертвой. Его уже неоднократно задерживали в поездах, в Париже, но потом отпускали.

Придерживающийся коммунистических взглядов Байяр считает, что уверенность приходит от понимания правоты идеологии. Буржуазия продала Францию, она впустила фашистов, чтобы уничтожить французский рабочий класс. Будущее – это социализм, "они не могут замучить будущее, это не в их власти... победить они не могут". В завтрашнем дне рабочий класс будет хозяином земного шара. Гитлер – порождение капитализма. Рабочий класс уничтожит фашизм, потому что фашизм ему враждебен. С этой верой Байяр и пойдет в кабинет.

Фон Берг: – Разве большинство фашистов не из рабочих?

Байяр: – Ну, конечно, пропаганда кого хочешь собьет с толку... можно задурманить головы.

Фон Берг: – Но в таком случае, разве можно на них полагаться? И они боготворят Гитлера! Мой повар, мои садовники, мои лесничие, шофер, егерь – все они фашисты! Я видел, как оно их захватывает – преклонение перед этим проходимцем, моя экономка видит его во сне, она бредит им наяву! Я видел это в своем собственном доме... обращать свою веру на… общественный класс невозможно... ведь девяносто девять процентов фашистов – обыкновенные рабочие. Только личностям нельзя задурманить голову.

Кому жить?

Выясняется, что майор и Ледюк воевали друг против друга в 1940-м. Майор пытается уклониться от участия в нынешней "операции", подчеркивая, что он боевой офицер, его специальность – артиллерия и саперное дело, а в "таких делах" у него опыта нет. Но профессор настаивает, чтобы он продолжал руководить операцией: "армия не вправе уклоняться от участия в мероприятиях по обеспечению чистоты расы". Угрожает позвонить генералу. Майор сразу сникает и говорит, что пройдется и придет через несколько минут. Вскоре он возвращается, немного пьяный. Вступает в разговор с Ледюком:

– Капитан, я бы хотел вам сказать… это так же непостижимо для меня, как и для вас. Можете мне поверить?

– Я бы вам поверил, если бы вы застрелились. А еще больше, если бы вы прихватили кого-нибудь из них с собой.

– Но на их место завтра придут другие.

– А мы всё-таки выбрались бы отсюда живыми. Это вы можете сделать.

– Вас всё равно поймают.

– Меня не поймают.

– А по какому праву вы должны жить, а я нет?

– Потому, что я не способен делать то, что делаете вы. Для людей лучше, чтобы жил я, а не вы.

Потом майор называет профессора "штатским дерьмом", стреляет в потолок. Снова затевает спор с Ледюком, выясняя, почему "для людей лучше, чтобы жили вы, а не я". После чего послушно возвращается к работе.

Побег?

За исключением Маршана, все другие задержанные из кабинета уже не выходят. Артур Миллер выдвигает вопрос, который в годы войны и оккупации вставал перед очень многими: как поступать человеку перед угрозой уничтожения – идти на риск, решительно пытаясь спастись, или не предпринимать рискованных шагов, понадеявшись, что опасность уйдет как-то иначе, или просто пассивно принять происходящее?

Ледюк предлагает оставшимся товарищам по несчастью совершить побег. У двери только один часовой и с ним можно справиться. Другой такой возможности может никогда больше не быть! В этом районе много закоулков и проходных дворов, "можно исчезнуть через двадцать шагов".

Но только мальчик однозначно готов рискнуть. Лебо вроде бы не против, но добавляет, что голоден и слаб, как муха, "со вчерашнего дня ничего не ел". Пожилой фон Берг боится, что со своими слабыми руками будет только помехой, но потом говорит, что попытается помочь. Монсо категорически против. Он доказывает, что на кой черт немцам мертвые евреи?! Им нужна даровая рабочая сила. В Париже у него в паспорте значилось, что он еврей и он играл Сирано. "Я играл в Германии. Мои зрители не могли жечь актеров в печи!" А при побеге всех застрелят. Он не намерен зря рисковать жизнью. Для Ледюка непостижимо такое нежелание шевельнуть даже пальцем.

"Немножко виноватый"

В сложившейся трагической ситуации Ледо признается, что чувствует себя немножко виноватым... из-за своего еврейского происхождения. Он не стыдится того, что еврей. Но, когда "они рассказывают про нас такие гадости, а ответить невозможно" и это длится годы и годы, то "не скажу, что сам начинаешь верить, но… нет, немножко всё-таки веришь!"

А Монсо считает, что "все наши беды" из-за таких, как Ледюк. "Из-за вас у евреев репутация бунтовщиков и скептиков, которые вечно ко всем придираются и всем недовольны".

Старый еврей

Один из пребывающих в камере – старый еврей, ему за 70, у него длинная борода, возле него большой узел. Он не вступает в разговоры. В какой-то момент едва не валится ничком на пол. Позже начинает мерно раскачиваться, тихонько напевая молитву. "Кажется, что он взирает на всё откуда-то с другой планеты". Когда его требуют в кабинет, он даже не оборачивается. Профессор подходит к нему и резко поднимает его на ноги. Старик нагибается, чтобы взять свой узел, профессор толкает узел ногой: "Брось!" С тихим, нечленораздельным криком еврей цепляется за узел. Гоффман бьет его по руке, тянет у него из рук узел. Узел рвется, из него поднимается облако белых перьев. "На миг все замирают – профессор с изумлением смотрит, как по воздуху летают перья".

Мамино кольцо

Фон Берга выпустят из полиции. И он, и его сокамерники это знают.

Мальчик просит отнести своей маме ее обручальное кольцо. Он шел сдавать его в ломбард, когда его поймали. В доме нечего есть. "Дом девять по улице Шарло… Сара Гирш. У нее длинные каштановые волосы. Смотрите, не отдайте кому-нибудь другому".

А Ледюк просит сходить к его жене, прячущейся в сарае за городом, и сообщить, что его арестовали.

Фон Берг: – А у нее есть деньги?

Ледюк: – Если хотите, можете ей помочь. Спасибо.

Фон Берг: – А дети маленькие?

Ледюк: – Два и три года.

Фон Берг советуется с Ледюком, можно ли предложить профессору деньги: "Я так плохо разбираюсь в людях… Вдруг он идеалист? Это его еще больше обозлит... Теперь так всё сместилось: мечтаешь, чтобы тебе встретился циник и взяточник". Ледюк отвечает, что нужно попробовать его прощупать. "Мы теперь знаем цену идеализму".

"В ответе за всех людей"

Ледюк и фон Берг дискутируют о морали. Устами этих героев драматург размышляет о тяжелых проблемах вины, ответственности человека, общества за происходящее в мире, о пассивном неприятии зла, о пессимизме и оптимизме, о ксенофобии, "других" и толерантности, об общественных преступлениях и родственных связях.

Ледюк: "Все наши страдания так бессмысленны, они никому не послужат уроком, из них никто не сделает выводов. И все будет повторяться опять и опять, до скончания века". По его мнению, человек "существо неразумное... в нем сидит убийца", все его принципы – "это только скудный налог, который он платит за право ненавидеть и убивать с чистой совестью". Фон Берг не соглашается: "Есть настоящие принципы. На свете есть люди, которым легче умереть, чем запачкать хотя бы палец в чужой крови..." Ледюк утверждает, что ему еще никогда не попадался пациент, у которого где-то глубоко, на дне души, не таилась бы неприязнь, а то и ненависть к евреям. Фон Берг опровергает: "Это неправда, у меня этого нет!"

Но Ледюк настаивает, что вольно или невольно человек всегда отделяет себя от других: "А евреи – это другие, это – имя, которое мы даем другим, чью муку мы не можем разделить, чья смерть оставляет нас холодными и равнодушными. У каждого человека есть свой изгой – и у евреев есть свои евреи". Всё будет так и никогда не будет по-иному, пока люди не почувствуют, что "в ответе за всё… в ответе за всех людей". Фон Берг категорически отвергает обвинение: "Я никогда в жизни не сказал ни единого слова против вашего народа. Вы ведь в этом меня обвиняете? В том, что и я несу ответственность за эти чудовищные злодеяния! Но я приставил пистолет к своему виску! К своему виску!.."

Ледюк учился в Вене. В процессе общения Ледюка и князя выясняется, что фашист барон Кесслер, помогший в Вене выгнать всех еврейских врачей из медицинского института, это двоюродный брат фон Берга. Князь убито признается, что слышал об этих его действиях, но… забыл. Он ведь… двоюродный брат. Ледюк замечает: "Ну да, для вас это только одна сторона натуры барона Кесслера. А для меня он в этом весь. Вы произнесли его имя с любовью, и я не сомневаюсь, что он, наверно, незлой человек, у вас с ним много общего. Но когда я слышу это имя, я вижу нож". Поэтому Ледюка не трогают мысли князя о самоубийстве. "Я требую от вас не чувства вины, а чувства ответственности, может быть, это бы помогло. Если б вы поняли, что барон Кесслер в какой-то мере, в какой-то малой, пусть ничтожной, но чудовищной мере исполнял вашу волю, тогда вы могли бы что-то сделать. С вашим влиянием, с вашим именем, с вашей порядочностью…"

Пропуск в жизнь

Фон Берга вызывают в кабинет. Ледюк остается один и принимает решение. Достает из кармана складной нож, обнажает лезвие и направляется в коридор. Но тут выходит фон Берг. У него в руке белый пропуск, и он сует его в руку Ледюку: "Возьмите! Ступайте!", жестом показывает на выход. И отдает ему кольцо: "Улица Шарло, дом девять". Ледюк с ужасом смотрит на него:

– А что будет с вами?.. Я вас не просил! Вы не обязаны делать это ради меня!

Он сознает свою вину и хочет спрятать глаза.

Фон Берг: – Идите! Скорей!

С широко открытыми от ужаса и восхищения глазами Ледюк быстро идет по коридору, отдает полицейскому пропуск и исчезает. Долгая пауза. Выходит профессор и видит, что Ледюк исчез. Кричит: "Один бежал!" Слышен рев сирены, который постепенно стихает по мере того, как удаляется погоня за беглецом.

Неугодный властям

Постановки "вишистской" драмы Миллера в разные годы проходили в США, в Великобритании. В СССР "Случай в Виши" был поставлен Марленом Хуциевым и Олегом Ефремовым в московском театре "Современник". Но власть распорядилась спектакль закрыть. Понятно, что из-за темы преследования евреев. Разрешили пьесу только через 20 лет, в перестройку. В 1987-м Хуциев и Игорь Кваша реанимировали спектакль в "Современнике", и он стал очень популярным.

А в 1989 г. режиссер Михаил Козаков создал телеспектакль "А это случилось в Виши". Действу предшествуют документальные кадры, демонстрирующие солдат вермахта, митинг нацистов, Гитлера, захват Парижа. Интерьер, музыка, тревожные паузы подчеркивают ужас происходящего. В телеспектакле снимались сам Козаков (врач-психиатр), Григорий Лямпе, Всеволод Сафонов и другие известные актеры. Уже в наши дни, в 2020 г., спектакль "Это случилось в Виши" режиссера Сергея Голомазова вышел в Латвии, в Риге.

Гордиевы узлы

Насколько насыщено мыслями это небольшое по объему произведение Миллера! Сколько насущных тем, моральных дилемм, гордиевых узлов вобрало в себя! Холокост нацистов и готовность французских вишистов-коллаборантов поддержать его. Равнодушие общества к происходящему рядом. Свое "я" и чужое "ты". Люди, оказавшиеся в критической ситуации, их действия, раскрывающие многие определяющие качества. Миллер показывает евреев, у которых очень много различий: возраст, характеры, профессии, мировоззрение. Единственное, что их объединяет, – "расово неполноценное" с нацистской точки зрения национальное происхождение. Глубокий психологический подход автора позволяет передать через диалоги персонажей кто чем "дышит", о чем думает в эти тягостные минуты. Что может придавать человеку силы, решительность, выдержку? А что может служить причиной инертности?

Не все в окружающем мире поддерживают убийства на этнической почве. Но несогласие с проводимой политикой может оставаться в пассивных рамках. Таков исполнительный майор, пасующий перед начальством, приказом. Думает о себе и не готов ничем жертвовать, хотя боевой офицер за отказ участвовать в этнических репрессиях едва ли был бы подвергнут значительному наказанию.

Несогласие может и сподвигнуть на настоящий подвиг. Это и происходит с гуманистом фон Бергом. Майор ищет для себя моральное обоснование, чтобы не помогать евреям, а фон Берг – чтобы помогать. Финальная сцена пьесы: майор и фон Берг стоят друг напротив друга. "Молчание длится и длится. На лице майора застывает выражение тревоги и ярости, он сжимает кулаки. Так они и стоят, навеки непостижимые друг для друга, и смотрят друг другу в глаза".

Источник: "Еврейский Мир"