Бесчисленное количество раз вескими аргументами опровергалась мифология о "еврейской революции" 1917 г. в России, но и по сей день на постсоветских просторах эти мифы нередко бытуют. Выдающийся еврейский историк, автор многотомных сочинений, концепции истории еврейского народа Семен Маркович (Шимен Меерович) Дубнов был одним из тех видных еврейских деятелей, которые изначально и бесповоротно не приняли большевизм. Мысли, навеянные первыми годами власти большевиков (1917-1922), "свои переживания в большевистском царстве" представлены им в интереснейшей книге воспоминаний и размышлений "Книга жизни", построенной на его постоянных дневниковых записях разных лет.
Узники красного Петербурга
Российские события конца октября 1917 г. Дубнов называет "самым жутким моментом моих воспоминаний", "черными днями". "Как все сторонники Февральской революции, которая свергла царизм и создала демократическую республику, я воспринял октябрьский переворот как контрреволюцию слева, как преступление против демократии". Для историка это потопление Февральской революции "в грязи низменных инстинктов масс". Разгон Учредительного собрания за то, что "выборы дали большинство противникам большевизма", водворение "диктатуры пролетариата", отречение от парламентаризма, всеобщего избирательного права, отказ от разделения исполнительной и законодательной власти и прочих "предрассудков буржуазии", уничтожение свободы слова, печати и собраний, идущий по нарастающей террор правительства Ленина-Троцкого - все это, отмечаемое им, подтверждало верность его изначального вывода.
Житель Петербурга, Дубнов оказался в эпицентре происходящего и подробно фиксировал развертывающееся вокруг. Но не только поверял дневнику свои тревоги, но и несколько раз публично выступал против "самодержавия" нового режима, который на первых порах еще не полностью задушил свободу слова. Его возмущали деспотизм буйной черни и льстящие ей демагоги, штыки озверевших солдат и матросов, отсутствие совести и элементарной справедливости, лживая большевистская газета "Правда" и другие издания большевиков, "революционный трибунал" с малограмотными судьями из рабочих и солдат, террор за "контрреволюцию", т. е. контрбольшевизм, обагряемые кровью мирных противников большевиков улицы Петербурга, убийства благороднейших борцов за свободу. "Пока приговаривают к тюрьме, скоро начнут рубить головы, по учебнику французской революции", - предрекает Дубнов еще в самом начале большевистского правления. Он часто проводит параллели с репрессиями Французской революции, говорит о "маратах из Смольного", заглушающих народный голос.
Вообще каких только гневных эпитетов не удостаиваются у него большевики: "российские дикари, пляшущие вокруг идола Маркса", хамократия, штыкократия, ужасы охлократии, "башибузуки с тиранами Смольного во главе", "чудовищный всероссийский погром, именуемый октябрьской революцией", "дом рабства"... Лозунг "мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем" и другие подобные для него "лозунги разбойников".
А жертв большевистского произвола Семен Дубнов называет "узниками красного Петербурга": "Мы все в России в огромной тюрьме, лишенные всех прав состояния, лишенные газет, писем, свиданий с людьми "с воли"..." С болью говорит, что интеллигенцию растоптали. Бывшие адвокаты и лица других интеллигентских профессий продают по улицам газеты, профессора пилят дрова, а "бывшие дровосеки и чернорабочие, большею частью неграмотные, строят государство, и за несколько месяцев их строительства от России остались только клочки...".
Отмечает значительное сходство царизма и большевизма. "Старые жандармы ушли, но пришли новые, которые душат не специально евреев, а всю страну, по другой системе. У меня теперь есть право жительства, но нет многих других гражданских и политических прав, и я задыхаюсь в этой "республике Советов", как раньше в полицейской России". Статьи Дубнова нецензурны для "нынешних тиранов", как были они нецензурны для царских жандармов. И большевики больше тех убивают. И "там была надежда, вера в народ; эта вера теперь погибла".
Дубнов иллюстрирует разное отношение к большевикам в еврейской среде. Есть участники еврейского национального движения, которых смущают дубновские характеристики большевиков-евреев "как ренегатов или спекулянтов революции", его предложения, чтобы съезд российского еврейства отмежевался от большевизма. Он же выражает уверенность: "кто ненавидел старый царский деспотизм, обязан ненавидеть новый, еще худший деспотизм", "люди, пережившие царствования Александра III и Николая II, не потеряют самообладания и перед штыками кронштадтских матросов".
Историк констатирует, что с осени 1918 г. "вступили в новый круг большевистского ада", в полосу свирепствования массового красного террора. Убийство Моисея Урицкого и покушение на Ленина "разъярили большевиков, и они решили осуществлять свою диктатуру во всей ее жестокости. Отныне настоящим правительством Советской Республики становится ЧЕКА". В России ночь террора! Арестовывают и посылают людей на казнь целыми сотнями. Среди жертв большевиков и евреи.
Расстреливают не только за действия против советской власти, но даже за слово и за мысль. Хватают заложников из противных партий, из "буржуазии", которые будут казнены при покушениях на большевиков. "Чего доброго, доберутся и до меня: ведь своей антипатии к большевикам я не скрывал... говорил об этом в печати и на собраниях... Странно, что личного страха я при этом не испытываю". Но попадать в лапы к большевикам, разумеется, не хотелось, и о необходимости реализовать творческие плана Дубнов постоянно думал. Дорогой ему дневник, запросто уличающий Дубнова "в ненависти к новому абсолютизму", он иногда прятал среди книг своей библиотеки, "как некогда в дни ярости царизма, при ожидании обыска". Тогда ему грозила бы ссылка в Сибирь, теперь - расстрел.
Показательна реакция Дубнова и на убийство царя антисемитской Российской империи: "Жуткое известие: в Екатеринбурге расстрелян развенчанный царь Николай II по решению местного совдепа, т. е. нескольких рабочих и красноармейцев, ввиду наступления чехословаков и "белогвардейцев". Для Николая, терзавшего Россию 23 года, готовился суд всенародный, суд Учредительного собрания, а его убила шайка темных, едва ли трезвых людей".
Аналогично отзывается он об уничтожении "наших недавних лютых врагов", известных своими юдофобскими действиями - царских министров: министра юстиции Щегловитова, министров внутренних дел Маклакова, Хвостова и других, павших "первыми жертвами после покушения на Ленина". Полтора года они ждали в заточении "народного суда, открытого, справедливого воздаяния, а вместо этого исторического акта люди-звери просто растерзали их во мраке тюрем и даже в газетах об этом не помянули".
Надежды в это очень смутное и жестокое время у Дубнова на англичан, на страны Антанты, что придут освобождать Россию, спасать от большевистской оккупации.
Наркоз средневекового Востока
Кровь, голод, холод, хаос, тьма... Семен Дубнов много пишет и об ужасных бытовых условиях тогдашней петербургской жизни. Постоянные недоедания, "нет топлива, сижу в пальто, пальцы стынут, трудно писать. Нет электрического тока, дают только на 3-4 часа в вечер, и большую часть вечера и раннего утра работаю при плохой керосиновой лампочке (при недостатке керосина)". Он рисует вымирающий Петербург - засыпанным снегом мертвые улицы, малообитаемые дома, закрытые магазины без товаров, недоступные трамваи, так как заполнены красноармейцами, редкие прохожие с унылыми изможденными лицами... Уличные грабежи и убийства днем и ночью. Особенно опасно ходить по улицам в вечерне-ночное время: снимают пальто, обувь и отпускают на мороз.
В период смены власти в 1917 г. были опасения, что "в любую минуту может ворваться в квартиру орда хулиганов с улицы. Наш домовый комитет ставит охрану, но что она значит против разъяренных зверей?" Позже вышел декрет о принудительном вселении красногвардейцев и рабочих в "буржуазные" квартиры. "Я, например, должен очистить свой кабинет для какого-нибудь грабителя с казенной винтовкой. Это все делается для подкупа черни" и для наблюдения, шпионства за "буржуазией".
Написание исторических работ, погружение в глубь столетий "спасало мою душу от политического кошмара" - констатирует Дубнов.
"Должен уходить в эпоху халифата, чтобы спасти свое душевное равновесие", "жить в такие дни - великое испытание. И я большую часть дня и вечера живу в XII в." Отмечает, что "перестал удивляться этой способности работать на вулкане: ведь едят же, пьют и спят и на поле битвы. Когда духовная пища стала такою же ежедневною потребностью, как физическая, то принимаешь ее и на вулкане. А для меня историческая работа - и пища, и воздух, без которого задыхаюсь. Никакой заслуги тут нет, а просто акт самосохранения души". Есть "грусть зодчего, призванного строить среди всеобщего разрушения". А "стоит оторваться на час-другой от работы - и весь ужас момента встает перед глазами...".
Уехать же куда-нибудь, в другие края в условиях Гражданской войны в стране, еврейских погромов во многих районах и других существующих реалий очень трудно. Тем более, когда твой возраст около 60 лет. Остается только мечтать: "Хочу бежать в такое место, где можно иметь фунт хлеба в день и быть уверенным, что тебя не убьют и не ограбят. Но мы заперты в этой пещере разбойников, именуемой "Трудовой Коммуной"."
Иллюзорные виды на "белых"
Есть ли в России времен Гражданской войны адекватная альтернатива большевикам - эта проблема волновала Семена Дубнова. Кто такие "белые": это сторонники республики, Учредительного собрания или же реставрации монархии? Воззвания вождей Белой армии позволяли думать, что под давлением Великобритании и Франции они будут защищать завоевания Февральской революции, но отталкивало множество офицеров, "кровно связанных с царизмом и черносотенством". "Мы все-таки верили, что здравый смысл подскажет "белым", что они не смогут победить под черным знаменем реставрации и мести евреям за "большевизм"".
Дубнов настолько утомлен кошмаром большевистского правления, что во время почти полного окружения Петербурга "белыми" войсками записал в дневник: "мы ждем освобождения города-мученика". Он знает, что ожидаются бои на улицах, анархия в момент перехода власти и "страшнее всего - кровавый антиеврейский погром". Но "пусть пройдет над нашей головой и этот девятый вал, ужасный, но, может быть, спасительный в конечном результате".
Далеко не всегда к Дубнову в Петербурге поступала достоверная, полная информация о тех или иных действиях "белых". О масштабах страшных белогвардейских погромов. Возможно, и не всегда хотелось верить, что способны на такое антиподы красных. Ведь должен же кто-то быть положительным в этой кровавой бойне! Все это порождало призрачные надежды, которые потом развеивались с течением времени новыми данными. Позднее историк отметил: "Белая армия Деникина состояла в большинстве из черносотенцев, которые соперничали на Украине с петлюровцами в производстве еврейских погромов. Нам, замкнутым в красном Питере, стало ясно, кто были те, от кого мы ждали спасения, доверяя их притворным республиканским или демократическим лозунгам". И в другой дневниковой записи: "Генералы и офицеры, спасавшие Россию от красных, остались теми же черносотенцами как при царе, а казаки - теми же зверьми. Доходило до того, что евреи с радостью встречали возвращавшихся большевиков".
Здесь можно сказать, что не во всех "белых" армиях уровень антисемитизма был одинаков, не везде дошло до погромов. Деникинцы тут всех опережали, но среднеарифметический белогвардейский ландшафт в годы войны нафаршировался столь оголтелым юдофобством, что "белая" победа могла нести евреям только чудовищные последствия.
"Жиды - большевики"
Страшные вести о кровавых антиеврейских погромах, от которых леденела кровь, постепенно приходили Дубнову из разных регионов страны. Теперь вырисовался новый главный лозунг для истребления евреев: "Жиды - большевики".
Дубнов понимает преимущество петербургских евреев перед евреями многих иных российских мест: "город не переходил из рук в руки и таким образом был избавлен от погромов". Однако "зато мы в полной мере испытали на себе последствия совершенного большевиками всероссийского погрома. Голод и холод косили петербуржцев тысячами".
Открытая погромная агитация против евреев звучала и в общественных кругах Петербурга, Москвы и других "красных" городов. Зубовный скрежет против "правящих жидов" часто слышался на улицах, в очередях у лавок, в трамваях. "Народ, озлобленный большевистским режимом, валит все на евреев". Антисемитизм рос даже в интеллигенции. "Нас винят за большевизм царствующих ныне ренегатов еврейства: Троцкого, Зиновьева, Володарского и тысяч мелких карьеристов, примазавшихся к платящему жалованье правительству Ленина". По Петербургу носились слухи о столкновении народа с властями в церквях при изъятии церковных ценностей в пользу голодающих. Толковали о "врагах Христа", "жидах". Сколько мести будит в стране православия большевистская "борьба с Богом"! - ужасается Дубнов.
"Уже началась расплата евреев за большевизм, а ведь нас ждет еще гораздо худшее при ликвидации этого строя, - неоднократно отмечает Семен Дубнов. - Пророчество Достоевского "Евреи погубят Россию" станет лозунгом мести. Не подумают о том, что большевистская Россия уже погубила евреев". Красная армия "льет нашу кровь", а скоро это повторится под черносотенным флагом, "по обвинению нас в большевизме и в погублении России... Мы гибнем от большевиков и погибнем за них... Сколько еще впоследствии падет невинных еврейских голов от рук черносотенцев, которые будут мстить соплеменникам евреев-большевиков за их деятельность!.." Октябрьская революция - "истинно русская, национальная революция... Пусть не путают в эту революцию всех евреев на том основании, что Троцкие и Зиновьевы ассимилировались душою с Разиными и Пугачевыми". Но "это не избавит евреев при реставрации России от кровавой мести той же красной России, которая тогда почернеет". Историк пророчески подчеркивает: "евреям не забудут участия еврейских революционеров в терроре большевиков. Сподвижники Ленина: Троцкие, Зиновьевы, Урицкие и другие заслонят его самого. Смольный называют втихомолку "центрожид". Позднее об этом будут говорить громко, и юдофобия во всех слоях русского общества глубоко укоренится... Не простят. Почва для антисемитизма готова".
Дубнов акцентирует на участии евреев в терроре антибольшевистской оппозиции, который он рассматривает как логический ответ на террор правительства. Урицкого ("к нашему позору - еврея"), начальника петербургского ЧК, подписавшего сотни приказов об арестах и казнях, убил молодой еврей Каннегисер. А большевистского царя Ленина тяжело ранила еврейская девушка Каплан, "новая Шарлотта Корде, пошедшая на Марата. И самоотверженный юноша, и "дева-Эвменида", двинувшиеся против "Маратовых жрецов", заявили, что мстят за поруганную свободу, растоптанную демократию, разогнанное Учредительное собрание, расстрелы тысяч честных борцов". Историк рад, что "именно евреи совершили этот подвиг: это - искупление страшной вины участия евреев в большевизме".
Какое-то время антибольшевистки настроенная еврейская интеллигенция была еще уверена "в эфемерности большевизма", готовила ему "заранее некролог". Дубнов сообщает о планировавшемся издании сборника "Евреи в русской революции", где было бы документально изложено, что "евреи были больше жертвами большевистского переворота, чем двигателями его".
Нужда и соблазны
Большевики убивали еврейские политические партии и организации, независимую еврейскую прессу, но еврейские культурные организации в большевистской части России пытались как-то выживать. И тут перед ними вставали сложные дилеммы. Изнемогая от нужды, Семен Дубнов устоял все-таки против двух соблазнов. Ему предложили вступить в комиссию при Комиссариате народного просвещения для разработки архивных материалов по истории образования евреев в России. На что он заявил, что официально вступать в комиссию большевистского правительства он не будет, однако готов работать в архиве без контактов с официальными лицами.
И второй случай: комитет еврейского историко-этнографического общества, где Дубнов был председателем, ходатайствовал в Комиссариате просвещения о крупной субсидии для покрытия долгов и обеспечения редактора издававшегося обществом журнала "Еврейская старина" Дубнова жалованьем. Но лично Дубнов отказался ходатайствовать перед заместителем наркома по еврейским делам Захаром Гринбергом: "не могу органически соприкасаться с этими представителями чудовищного режима, не могу..." Деньги были выделены.
Надо заметить, что вообще большевики на этом отрезке истории не запрещали еврейские культурные организации. Они влачили жалкое существование, но функционировали, даже получали пособия. При финансировании Комиссариата просвещения был даже открыт Еврейский народный университет. Читавший там лекции Дубнов отмечает, что университет придумали остатки еврейской интеллигенции лишь "для того, чтобы дать кусок хлеба десятку-другому писателей и художников... но стоило посмотреть на наши изможденные лица, чтобы убедиться, как мало это облегчало наши физические лишения". В науку же, "преподаваемую под террором", Дубнов не верил.
По ходатайству М. Горького учредили комиссию для улучшения быта ученых, которая стала выдавать академический паек работникам науки, преимущественно преподавателям высших учебных заведений. Еврейский университет тоже причислили к высшему разряду, и его лекторам выдавался паек из предметов первой необходимости. "Это спасало сотни ученых от голода и от прежней мучительной борьбы за кусочек хлеба". При этом сам процесс получения "нищенских подаяний советской власти" был связан с унижениями: очереди, продукты выдавались сразу на неделю, и груз до пуда весом необходимо было самостоятельно тащить домой (извозчиков или автомобилей тогда в городе почти не было).
Были и вещи иного рода. Дубнов рассказывает, что еврейские деятели "секции национальных меньшинств" в Комиссариате просвещения пакостили "нашим петербургским начинаниям".
Общий итог еврейской жизни, заключает историк, напрашивался очень печальным: "Мы хоронили прошлую еврейскую Россию". Мнимые же надежды на "белых" (и антисемиты, и проигрывающие войну) растаяли, как дым. Обманчивыми оказались и упования на Запад. Осталось то, что "убивает душу": "кровь, безумие, голод, нищета, диктатура слева и справа, беспросветность и бесконечность этого ужаса". Дубнов итожит: "Теперь мы уже знали, что нас никто не освободит из тюрьмы, именуемой "Советской Россией", и я начал думать об эмиграции".
Душит рабство
Семен Дубнов послал в Комиссариат иностранных дел прошение о разрешении уехать из России. "Оказалось, однако, что фараоны не так-то легко выпустят меня из Египта. Вместе со всеми правами человека они отнимали у своих подданных и элементарное право эмиграции. Особенно зорко следили Ленин и его сателлиты, чтобы не выпускать из России писателей, так как ряд вырвавшихся на волю писателей раскрыли в заграничной прессе часть страшной правды о советской России".
Историка душило это "абсолютное рабство... полное прикрепление к месту жительства. В старой России были крепостные крестьяне, теперь крепостные - все классы, кроме "совбуров" - советских буржуев, чиновников, едущих даром по командировкам. Мир еще не видел такого гнусного крепостничества". И у Дубнова был хороший шанс очутиться вместо заграницы в одном из казематов ЧК и быть приговоренным к вечному заточению, если не к "высшей мере наказания". Содержание его дневников уличило бы их автора как непримиримого антибольшевика, готового раскрыть за границей тайны советского режима.
Однако Дубнов понимал, что нужно вырваться из Совдепии, пройти через охраняемые инквизицией "закрытые двери" для советских граждан. "Иначе задохнусь, отрезанный от культурного мира, от свободного слова, в атмосфере проклятий и ненависти".
Вырваться, преодолеть все соответствующие инстанции, проверки оказалось делом очень сложным. В частности, к тюремщикам присоединились и евреи-коммунисты: московская Евсекция в ответ на запрос особого отдела ЧК при Наркоминделе дала отрицательный отзыв. "Хлопцы, конечно, донесли, что я антибольшевик и что меня нельзя выпустить за границу".
Но все-таки в 1922 г. Семен Дубнов покинул советскую Россию. Уехал в Германию. Он стал одним из очень немногих, кто рискнул вывезти из России свои рукописи и дневники.
Источник: "Еврейская панорама"
комментарии