Его называли самым знаменитым капитаном в истории КВН. Его скрепя сердце, скрежеща зубами принимали советские небожители и угощали "Птичьим молоком". Его знал весь СССР. Его травил КГБ. Его слушал и записывал Михаил Задорнов. Ему красил кабинет Эдуард Лимонов. Он был никем в Америке и стал символом американской мечты. Он написал книгу, потому что об этом его попросил внук. В гостях у сайта 9 канала – Юрий Радзиевский, человек с бульвара капитанов.
— Есть темы, который не трогаем?
— Готов говорить на любые темы, связанные с моей жизнью и с моей книгой.
— Вашу фамилию я вбил себе, как говорил Гоцман, в мозг, прочитав, или услышав, уже не помню точно, слова одного из "одесских джентльменов": "Один из нас, авторов, настолько немолод, что помнит, как Юрий Радзиевский выходил на конкурс капитанов в белом пиджаке".
— Не было белого пиджака. Это поклеп. Белых пиджаков я на сцене не носил. Как и в жизни. Хотя нет, раз был у меня белый пиджак, токсидо. Носил его по молодости. В США его называют "уайт тай диннер джакет".
— Вот так, взяли и убили легенду. Хорошо, вот вторая легенда. Первыми в истории КВН клубные пиджаки надели бакинцы. Вторыми – рижане. Вы, говорят, приложили к этому руку?
— Наша форма институтская – мы пели о ней "наша форма есть наша фирма" – была авиационная. Но мы представляли не только институт гражданской авиации, но и Ригу. И потому решили пошить себе такие фирменные пиджаки и брюки, по которым сразу было бы понятно: ага, это авиаторы и рижане. Сделали дизайн красивый: с изображением петуха, Домского собора и авиационных крыльев.
— В "Соло на IBM" Довлатов привел два рекламных слогана: "Если это отсутствует у нас, значит, этого нет в природе! Значит, это вам не требуется!" и "Если вы этого не видите у нас, значит, вам пора менять очки!". Ваша работа?
— Нет. А с Довлатовым у меня была самая грустная история. Я всю свою американскую часть жизни жалею об этом. Он тогда открыл газету "Новый американец", я не очень понимал, кто он. И ничего довлатовского я еще не читал. Позвонил мне человек. И говорит: "Я звоню из эмигрантской газеты "Новый американец". Я был в тот момент у себя в офисе. Был тяжелый день, проблемы с какими-то клиентами. Он говорит: "Мы хотим взять у вас обширное интервью, на разворот, о вашей истории". Я спрашиваю: "Как вас зовут?" Он: "Сергей Довлатов". Это не легло на ухо мне, как что-то знакомое. Я ответил, что очень занят, и если хотите, когда у меня будет посвободнее со временем, отзвоню и поговорим. Я никогда ему так и не отзвонил. Он если не обиделся, возможно, решил, что я не заинтересован в интервью. И он мне больше не звонил. До сих пор жалею об этом. Была возможность с ним познакомиться, встретиться, поговорить…
— Неужели так нигде с ним не пересекались? Америка — она, конечно, большая, но русских там не так много, тем более таких творческих, нет?
— Да, и это удивительно, что не пересекались. В творческих русских эмигрантских кругах в США я знал почти всех. Например, коллегу Довлатова Сашу Гениса. Его папа преподавал у меня в институте и принимал дипломный проект. Он был главой приемной комиссии — такая величина. Защитился я на пять с плюсом, хотя история вышла смешная. Я только открыл рот, чтобы начать говорить об автоматической системе посадки, как он прервал меня: "Юра, дорогой, это мы все знаем. Расскажите нам лучше про КВН". И вот я полтора часа на защите диплома рассказывал про КВН.
— Обожаю Довлатова, знаю его почти наизусть. Могу читать его с любого места. Но чем чаще читаю и перечитываю, тем больше мне кажется, что он не обрел счастья в Америке. Имею в виду счастья творческого.
— Вы правы. Он заслужил гораздо большего, чем то, что получил тут, в США.
— Мне показалось, читая Довлатова, что эмиграция семидесятых годов прошлого века в США — русскоязычная община — топкое болото было, вылезти из него было крайне сложно, нет?
— Я бы не назвал это болотом. Приехали беженцы, без капиталов, без языка. Приземлились на совершенно другую планету.
Бросились с головой в черную космическую дыру. Не понимали ни культуры, ни менталитета. Все открывали для себя Америку. Приехала масса творческих людей. Когда нам с Аней понадобилось за ночь построить потемкинскую деревню — наш первый офис, его покрасить, прибить полки для встречи первого потенциального клиента, мы платили пять долларов в час всем, кто принимал в этом участие. Там собрался цвет советской интеллигенции. Включая Эдуарда Лимонова. Я думаю, ни одного офиса в мире не было покрашено столь большим количеством творческих талантов. До этого мы работали из кухни или из телефонной будки на улице. Помню, я стоял в будке и рукой закрывал мембрану, чтобы не доносились звуки проезжающих машин. Звонил я президенту громадной компании "Мак тракс", это был своеобразный символ Америки, с бульдогом на капоте. Мол, мощный, смелый, ни перед чем не останавливающийся. Президенту этой компании один из наших конкурентов наговаривал: "У этих Радзиевских даже компании нет, они звонят и работают из будки на улице".
— Наговаривали или правду сказали?
— Совершенную правду. Конкурентка давила даже на патриотизм: "Не надо давать бизнес каким-то пришельцам из другого мира. Давайте делать бизнес между нами, американцами. Мы знаем, как это делать, на нас можно положиться. Эта дама не знала, что семья президента "Мак Тракса" эмигрировала в Америку из Италии. Что он был один из десяти детей в бедной семье. Что он работал водителем грузовика в свое время и стал президентом крупнейшей компании по производству грузовиков. То есть – воплощение американской мечты. Поэтому и заинтересовался нами, новыми иммигрантами. "Как их фамилия, вы говорите?" — спросил он даму. И вот он позвонил нам и сказал: "Хочу с вами встретиться, хочу взглянуть на ваш офис". "Когда?" —спрашиваю. "Послезавтра, — отвечает, — я как раз буду в Нью-Йорке".
— Успели покрасить?
— Все успели. И снять, и покрасить. Единственное, чего не успели, — это подключить телефон. В конце нашего разговора президент сказал, что отдает нам заказ, поскольку наше тестовое задание было сделано лучше всех остальных. И вдруг попросил позвонить с нашего телефона в свой офис. В этот момент передо мной промелькнула вся жизнь. Что ему сказать? Что не уплатил за телефон? Что мыши перегрызли провод? Что технические неполадки? Тут надо пояснить, что у нас были две маленькие комнатки. И периодически моя жена Аня открывала дверь и сообщала мне: "Мистер Радзиевский, вам звонят из "Дженерал моторс". А я отвечал: "Запишите их сообщение, потом перезвоню". Одним словом, потемкинская деревня.
— Так что сказали президенту?
— Правду. И добавил, что для любого другого агентства этот заказ всего лишь один из многих проектов, для нас же это вопрос жизни и смерти. Что никто не будет так стараться, так, как мы.
— Эта правда добила собеседника?
— Он взял длинную паузу…
— И снова у вас жизнь промелькнула…
— Да. А потом сказал: "Я решил отдать вам этот проект". Я был настолько ошарашен, что задал самый идиотский вопрос, который можно было бы задать при такой ситуации: "А почему?". Он улыбнулся и произнес фразу, которую мы с Аней никогда не забудем: "Это, наверное, первый и последний шанс в моей жизни из русского сделать капиталиста. Я не могу упустить такой возможности".
— Туше! Браво! От Довлатова к другому авторитету. Михаил Задорнов обессмертил вас в миниатюре (впрочем, какая это миниатюра, это просто рассказ о пережитом), в которой вы угощали его в каком-то американском ресторане, и Задорнов был сражен тем, что можно было напиться бесплатно, дегустируя спиртное, и что вы просили официантов обслуживать ваш столик медленнее. Эта история реально была?
— Была. И не единственный раз, когда он со сцены с огромным успехом рассказывал о своем "открытии Америки". Он прекрасно зарабатывал на этом, с нами делиться он не хотел. (Смеется.)
— Роялти не требовали?
— Нет, не требовал, мне было просто смешно, когда он рассказывал все это со сцены. Миша приехал в первый раз в Америку, жил у нас. Он ничего не знал об этой стране. Он был таким же, как мы в первый день эмиграции. Помню, в аптеке он хотел купить памперсы — у него недавно родилась дочь. Его спросили: "Для мальчика или для девочки?" Миша оцепенел. "Юра, они что, надо мной издеваются?" "Нет, — говорю, — наверное, мальчики и девочки чем-то отличаются". Аптекарь его добил: "Да, есть памперсы для мальчиков, есть для девочек". Миша целый день ходил под впечатлением от этих памперсов. У него был еще один рассказ по мотивам моей истории. Я вернулся в Москву в первый раз после пятнадцати лет эмиграции. И меня друзья, когда улетал обратно, спросили: "Что ты хочешь взять с собой?" А я на даче в Америке выстроил сауну. И веников нигде не мог достать. И вот они подарили мне чемодан веников. И я с этим возом переходил границу в США. Меня попросили открыть чемодан на таможне. Сильно заинтересовались листьями… Не верили моему рассказу, что эти веники для того, чтобы бить друзей в горячей комнате…
— Я даже знаю, о чем они подумали… И вы потом продали эту историю Задорнову?
— Просто рассказал, а он сделал из этого миниатюру.
— Он кто вам, Михаил Задорнов, — друг детства, жизни?
— Не друг детства. Мы с ним познакомились на республиканском КВНе в Латвии. Мы обыграли Мишин политехнический институт в финале. Не помню, был ли он капитаном или просто членом команды. Мы разгромили их с неприличным, баскетбольным счетом. У меня фото есть: я стою на фоне табло, а там эти неприличные цифры. Они в той игре не выиграли ни одного конкурса. В тот день началась наша с ним дружба. Миша часто бывал у нас дома. Я часто бывал у него дома, когда приезжал в Москву. Потом произошел момент, не знаю почему, но Миша стал говорить об американцах неприятные слова: мол, какие они тупые.
— Я слышал, что Задорнов в вашей команде в победном сезоне шестьдесят девятого года не играл, не дорос, но дорос до звания капитана команды болельщиков, в те времена это был важный кавээнский пост.
— Совершенно верно. В финале в Москве был так называемый выездной конкурс. Миша участвовал в этом конкурсе, и мы победили в нем с блеском. К слову, руководители центрального советского телевидения сильно жалели, что финальная игра шла в прямом эфире. Ее нельзя было цензурить, особенно в импровизационных конкурсах. Мы иногда сознательно прятали некоторые шутки на прогонах, чтобы нас не заставили их выкинуть. Как правило, после этого у нас были большие неприятности.
— Задорнов уже тогда писал тексты?
— Он писал тексты для команды рижского политеха. Он вырос в большого писателя и артиста. Задорнов, говорящий со сцены, и Задорнов в обычной жизни разные были люди. Когда его тексты читал кто-то другой, профессиональный артист, они воспринимались зрителями иначе, чем когда этот текст читал сам автор. Это было два таланта в одном флаконе: и классный автор, и классный исполнитель.
— Мне иногда казалось, что Михаил Задорнов не то чтобы антисемит, но не особо привечает евреев, нет?
— Угу, согласен.
— Была причина?
— Понимаете, он шутил на тему евреев. И на сцене, и вне сцены. Но знаете, когда на эту тему шутят евреи, это воспринимается мягче. И понятнее. Мне кажется, что в каждом русском есть эта струнка. Это тысячелетняя история. И потом, понимаете, шутить на сцене про евреев или про тупых американцев — это трафить залу, давать ему то, что он хочет услышать. Это сто процентов смеховой реакции. А Миша всегда умел высчитать реакцию российского зала заранее.
— Задорнов в обычной жизни разделял взгляды Задорнова-юмориста, автора текстов про, скажем, тупых американцев?
— Думаю, что нет. Мне хочется думать, что нет. Он прекрасно знал и понимал, что американцы не тупые. Я помню его восхищение Америкой. Оно не могло исчезнуть. Того, чем можно в Америке восхищаться, намного больше того, над чем можно и нужно смеяться.
— Это ведь Михаил Задорнов первым начал публично выстраивать образ тупой Америки, тупого Запада, что в итоге вылилось в создание в российском обществе образа морально распущенного, загнивающего западного человека?
— Вы правы. Но, наверное, если ты живешь в России, так легче жить. Потому что если иначе, возникает много вопросов. Не живем ли мы неправильно? Не живем ли мы не так? Так ли нами руководят? Слишком много неудобных вопросов возникло бы.
— Вам не кажется, что Задорнов этим самым издевался не столько над американцами, сколько над своими?
— Думаю, что это было в нем очень глубоко, он понимал это. Он же знал правду. Он не мог не понимать реального положения дел. Я не хочу даже предполагать, что у него настолько, как говорится, поехала крыша.
— Как вы думаете, если бы Задорнов не женился на Велте Калнберзинь, дочери тогдашнего первого секретаря ЦК Компартии Латвии Яна Эдуардовича Калнберзиня, карьера бы его удалась такой, какой она удалась?
— Да. Несомненно. Его карьера удалась не с легкой руки Калнберзиня. Карьеру Задорнов сделал сам. Он крутился в правильных кругах. Было такое трио в Москве: Задорнов, Качан и Филатов. Они все были очень талантливыми. И все взлетели очень высоко. Задорнов приводил Качана к нам домой в Риге. Играли там на моей гитаре. Качан там спел, я так думаю, в первый раз, знаменитую песню собственного сочинения "Оранжевый кот". Мы сразу влюбились и в песню, и в манеру исполнения.
— Таксисты вас в Риге бесплатно не возили?
— Таксисты деньги с меня брали. Но зато когда мне нужно было вызвать такси по телефону, машину присылали сразу, когда слышали фамилию Радзиевский. Другим надо было ждать час-два, чтобы пришло заказанное по телефону такси, а мне вот так. Но пришел момент, когда я сам был вынужден стать как бы таксистом. Это произошло, когда началась травля, и меня выгнали с работы. Мне пришлось сесть за руль, поднять высоко воротник, надвинуть кепку на глаза, надеть черные очки, чтобы меня не узнали, и так зарабатывать на жизнь. У меня были разные "развозные истории", в книге "Капитан" я подробно об этом пишу.
— Рига была в шоке, когда узнали, что Радзиевский уезжает?
— Мало кто знал о нашем отъезде и о его причинах. Это очень больная — до сих пор — тема для меня с Аней. Недавно в одном из комментариев в аккаунте издательства, где вышла моя книга, спросили: "Почему вы пишете, что были вынуждены покинуть СССР на пике славы, — что, разве кавээнщиков преследовали?"
— Что ответили?
— Ответ непростой. Подробный, он в книге. Это была цепочка событий. Совершенно неожиданных для меня. В момент, когда я действительно был на пике славы, когда узнавали на улице, когда все двери передо мной были открыты, когда портрет мой печатали на обложках журналов. Когда Центральное телевидение СССР предложило быть ведущим программы молодежной редакции. Ну разве от этого уезжают? Это была такая вершина, выше которой в СССР не было. Но уехал я не от этого. Уехал я от травли. Были замешаны органы государственной безопасности. Был шантаж. Меня пытались заставить делать то, чего я делать не хотел и от чего отказался. Мне сказали, что если я этого делать не буду, у меня будет все очень плохо. Меня в конце концов выгнали отовсюду. Из института, с телевидения. На Шаболовку пришла телеграмма из бюро компартии Латвии. Я до сих пор помню, что было в той телеграмме: "Не использовать в дальнейшем Юрия Радзиевского как ведущего Центрального телевидения". Мне закрыли все двери. Меня исключили из партии, куда меня "вступили" экстерном.
Пояснив, что нечлен партии не может представлять Институт инженеров гражданской авиации на Центральном телевидении. Бюро ЦК Компартии Латвии два раза собиралось на заседания по моему вопросу. Я оказался между молотом и наковальней: меня не брали ни на одну работу, и вместе с тем мне грозила статья уголовного кодекса за тунеядство. Шесть месяцев не работаешь — все, ты тунеядец, могли посадить. Мне будущее семьи представлялось темным, как в туннеле. И если вдали где-то и был свет, то это была тусклая лампочка, освещающая плаху с топорами. Жизнь окончилась — вот такие у меня были мысли. Не мог ни зарабатывать, ни заниматься любимым делом.
— Из страны вас все-таки выпустили…
— Мы уехали в семьдесят третьем году. Никсон, тогдашний президент США, приехал в Москву на переговоры с Брежневым. И Брежнев заявил Никсону, что в СССР эмиграция не запрещена. И напоказ, для отвода глаз, дали разрешение на выезд нескольким сотням тысяч человек.
Мы были среди них. Более подробно о многих подводных камнях нашего отъезда написано в книге. Была и реальная возможность, что визы у нас отберут, и нам даже пришлось бежать из Риги в надежде на то, что не объявят всесоюзного розыска и что нас не арестуют у трапа самолета при выезде. Читайте книгу.
— Прямо-таки как в тополевских приключенческих романах…
— Я посылал Тополю рукопись книги. Он прочел и сказал, что не мог оторваться от чтения. Было бы это лет двадцать-тридцать тому назад, сказал Тополь, это был бы бестселлер. Он написал мне очень красивую рецензию.
— США были единственным вариантом?
— Нет, единственный вариант был выезд в Израиль. Это была израильская виза.
— Давайте вернемся к более веселым вещам. У каждого мало-мальски стоящего кавээнщика есть шутка, которая "чуть ли не стоила Маслякову карьеры". Вы как, не исключение?
— КВН в наше время был живой. И потому цензурили нас гораздо серьезнее, чем когда началась эпоха КВН в записи. Придирались ко всему, что хоть немного напоминало сатиру или критику. Но шутки такие были. Например, в стране подняли цены на все, сильно подняли. Включая цветные металлы. Народ очень болезненно отреагировал на повышение цен, но вслух роптать не смел.
Пропустить такой темы мы не могли. Сегодня наша шутка показалась бы вегетарианской. Но в те времена люди ловили на лету даже вздох: "Не все то золото, что подорожало!" Народ понял шутку в секунду, на раз. На следующее утро ее повторяли по всей стране, от Камчатки до Кушки.
— Слышал, что редактор телевизионного КВН после игры, где эту шутку произнесли, закричала, что ее уволят с работы…
— Да. Но мы осторожно пользовались живым эфиром. Не только потому, что сами не хотели проблем. Но еще и потому, что не хотели создавать проблем работникам молодежной редакции Центрального телевидения. Там работали очень талантливые, современные люди, с открытым мышлением.
— А внутренний цензор — как с ним, сражались?
— Сражались. И опасались его. Мы писали таким образом, чтобы не сразу было понятно, о чем это мы. Делали второй, а то и третий смысл. Но люди понимали эзопов язык. КВН тогдашний был открытой форточкой, через него дышали свежим воздухом.
— Вы только капитанили или писали еще?
— И писал тоже.
— Вас после победы в финале сезона шестьдесят девятого года поздравлял космонавт номер два — Герман Титов. Руку долго не мыли потом?
— (Смеется.) И не только Титов. И министр гражданской авиации. И знаменитые актеры.
— Министр — это который личный пилот Брежнева, Бугаев?
— Да. В жюри в первой игре сезоне сидели Элина Быстрицкая и Михаил Козаков. Мне удался конкурс капитанов. Быстрицкая сказала в мой адрес теплые слова. Потом встал Козаков. И тоже сказал про меня тепло. И заявил, что настолько впечатлен моим выступлением, что в театре "Современник" оставит Радзиевскому контрамарку на каждый спектакль.
— Ого...
— А как потом Козакову за это попало, вот это ого…
— Ему-то за что?
— Ну так был прямой эфир, слушала его вся страна. Как потом выяснилось, приходили в "Современник" люди, говорили, что они от Юры Радзиевского, он сам сегодня не может прийти, они за него посмотрят спектакль.
— Самые популярные команды КВН той поры?
— Пожалуй, одесситы, бакинцы и Рига. Помню, сезон 1969 года открылся представлением всех участников, делали что-то вроде "визитных карточек". Мы очень удачно выступили. После выступления ко мне за сценой подходит Юлик. Сам Гусман. Он для меня был небожителем. Я онемел. Я стоял рядом с богом. И он сказал: "Юра, давайте познакомимся! Я предсказываю: Рига выиграет сезон!" И пожал мне руку. Вот тогда я подумал, что перестану ее мыть…
— Гусман если не первый человек в КВН, то не второй точно. Он столп вместе с Масляковым?
— Несомненно. Вот, еще вспомнилось. Наша первая игра в сезоне. Собираемся выйти на приветствие. Я должен был вывести команду. И тут я понимаю, что ноги не держат. Что сейчас меня увидят сто миллионов человек. И я оцепенел. За кулисами стоял Гусман. Он же по профессии врач-психолог. Юлик понял, что со мной происходит. И вот нас объявили, я стою, не двигаюсь, и тут он отвесил мне пощечину. И вытолкнул меня на сцену. А я такой человек, что сдачи даю легко. Кровь сразу бросилась в голову. Но я уже на сцене — и все, пришел в себя. И адреналин пошел по нужному адресу. Я с Юликом дружу до сих пор. Он был свидетелем и участником многих событий в нашей с Аней жизни. И в СССР, и в США. Юлик был одним из немногих, кого выпускали из СССР. Для культурного обмена. И он часто приезжал в Штаты. То с Мережко, то с Тодоровским. И сразу же звонил нам. Гусман — невероятный рассказчик. Когда его начинает нести, на стуле усидеть невозможно от хохота. Причем сплошной импровиз, поток сознания. Я ему говорил: "Вот объясни мне, Юлик, если я скажу слово в слово то, что ты только что выдал, мне вызовут психиатричку. А когда это говоришь ты, люди валяются от смеха на полу". Уникальный человек. Мы любим друг друга.
— В ваше время капитан команды КВН был намного больше, чем просто капитан, человек, играющий капитанский конкурс. Почти каждый капитан той поры, как кажется сейчас, сквозь призму времени, был личностью. Харечко, Макаров, Аглицкий, Хаит, Гусман – вы дружили все, или борьба вымывала эти чувства?
— Дружили и дружим со всеми из них, кто еще в этом мире. Но с теми, кого вы назвали, мы не конкурировали напрямую, мы играли в разных сезонах. Юра Макаров перебрался в США и работал в наших агентствах. С Валерой Хаитом перезваниваемся несколько раз в неделю.
— Говорят, что в самой Риге победу в финале КВН власти встретили прохладно. Один из членов той команды объяснял это тем, что в команде не было людей коренной национальности.
— Верное объяснение. Когда мы с победой вернулись в Ригу, Президиум Верховного Совета Латвии устроил нам прием. Мы настолько были популярны, что они, в президиуме, не могли замолчать такое событие. Я прекрасно помню тот прием, я там угощался блюдами, которые раньше есть не доводилось.
— Ну вот видите, хоть какая-то польза от победы в сезоне КВН. Поели хорошо.
— Не зря. Потом, спустя каких-то пару лет, члены этого самого президиума принимали самое активное участие в моей травле.
— Латышей в команде не было. А как с евреями? И сыграло ли количество евреев роль в прохладе властной?
— У нас было евреев как в анекдоте про блондинку и динозавра: пятьдесят на пятьдесят. Евреев ведь можно отыскать везде. У меня в этом смысле причудливая судьба. У меня есть японский зять. Двухметровый японец.
— Я победил вас в конкурсе тестей, у моего зятя корни африканские…
— (Смеется.) Родилась у нас внучка. Зовут ее Эмма, фамилия Омура. То есть моя дочка стала япона мамой. А Такаши Омура, мой зять, когда я ему объяснил, что теперь его дочка — еврейка по Галахе, ответил: "Ну тогда я тоже еврей!"
— Первый японский еврей, слава семье Радзиевских!
— С тех пор вместо "зай гезунд" я говорю зятю "Бан-зай гезунд!", чтобы ему было понятней.
— Мастерство кавээнщика не пропивается… А какова лучшая шутка Юрия Радзиевского в КВН?
— Однозначно – "стреляться на брудершафт". Вы не помните ее?
— Виноват, был мал, совсем мал, три года от роду.
— Получилось вот как. Капитан команды КВН новосибирского Академгородка был громадных размеров. Даже выше моего зятя. Перед началом игры мы с ним случайно пересеклись в туалете, занимаясь малым делом. Стоим мы рядом, смотрим друг на друга, причем мои глаза упираются ему в пупок. Закончили мы свое дело, он достает фляжку из заднего кармана: "Здесь спирт. Давай глотнем для храбрости. И вообще, давай на "ты", чтобы потом можно было выпить на брудершафт". Я перепугался насмерть. Подумал: как же он в себе уверен, этот громила, если перед выходом на сцену в прямом эфире, на глазах сотен миллионов людей, он не боится хлебнуть чистого спирта. Я отказался. Но запомнил. Потом мы с ним выходим на конкурс капитанов. Нам дают по пластмассовому пистолетику. Саша Масляков говорит: "Раз у нас дуэль капитанов, давайте сделаем настоящую дуэль. Вот вам оружие, раз-два-три, сходитесь". Я взял оружие, подошел к коллеге, снова в пупок упираюсь. Отхожу на шаг. И "стреляю": "Вот как в народе говорят, от великого (показываю на него) до смешного (показываю на себя) — всего один шаг. И вообще, в КВН должна побеждать дружба, какие могут быть дуэли". Взял его под руку и говорю: "Давайте стреляться на брудершафт!" Зал грохнул смехом. Люди до сих пор пишут мне, а прошло пятьдесят лет — да нет, какие пятьдесят, больше: "А вы помните, как вы стрелялись на брудершафт?"
— Так понимаю, той шуткой вы выиграли конкурс?
— Да. Соперник так в себя и не пришел. А сам и виноват, он же предлагал брудершафт в туалете.
— Нет повести смешнее в целом свете, чем повесть о брудершафте в туалете. А вы не допускаете, что у сибиряка был нечестный план – споить вас до конкурса?
— Все может быть.
— Радзиевский внесен в Книгу рекордов КВН как самый популярный капитан. Кто составил компанию?
— Хаит. Гусман. Харечко. Левинтон из московского медицинского института. Мотя Левинтон. Он любил представляться так: "Здравствуйте, я ваша Мотя!". Очень смешной человек. Кстати, он пробовал себя в эстраде. И ничего не получилось. КВН — это другое.
— Все эмигранты, перефразируя Толстого, по-разному испытывают первый шок от новой страны. Как это было у вас?
— СССР был черным ящиком. Границы на замке, замок двухсторонний. Ни выехать, ни въехать. Почти ноль информации о том, как там живут, в другом мире, за границей. Побывавший к тому времени в Польше Юлий Гусман для меня был человеком, видевшим мир.
— Юлий Сенкевич…
— Да, знатоком мира. Он был в Польше! Когда наш самолет приземлялся седьмого ноября семьдесят третьего года в аэропорту имени Кеннеди – мы до сих пор празднуем седьмое ноября, но не как день Великой Октябрьской революции – вдруг весь самолет, пассажиры, зааплодировали. Я повернулся к соседу-американцу и спрашиваю: "Денджерос?" Это было опасно? Он мне пояснил: "Важно не как сели, а где сели". Это аплодировали Соединенным Штатам Америки. Я первый раз с таким сталкивался, хотя летал самолетами чаще, чем многие ездили на такси. В Америке меня поразило все. Нас поселили в подвале домика возле Боро-парка в Бруклине. Район был небогатый. Мы рассказывали дочке о красоте Манхэттена. Восьмого ноября мы вышли на улицу в Бруклине, все было засыпано снегом. Как выяснилось, ньюйоркцы не знают, что делать, когда идет обильный снег. Я увидел человека, который молотком откалывал лед от лобового стекла машины. Я был в ужасе: он бил молотком по лобовому стеклу машины. Своей машины!
— Куда я приехал, где мои вещи и выход…
— Да. И тут дочка заплакала при виде покосившихся столбов и грязных скромных домиков. "Яночка, почему ты плачешь?" — спросил я. "Папа, папа, я хочу в Америку", — сквозь слезы ответила она. А потом мы поехали на Манхеттен, чтобы показать дочке, что Америка — это красивая страна. Люди меня удивили на улицах. Они здоровалось с незнакомыми прохожими. На лицах у них были улыбки.
— Вы уехали из СССР голым и босым, условно говоря. В США занялись рекламным бизнесом, добились больших успехов. Рекламный – потому что это близко к КВН по построению фраз, по умению найти точку внимания?
— Я не выбирал, это рекламный бизнес выбрал меня. Моя вторая работа в Америке была в компании, занимавшейся переводами. Самая большая в стране, на Пятой авеню. И скоро понял, что маркетинговые, рекламные материалы, приходящие в компанию, нельзя калькировать на другие языки. Им нужна адаптация: языковая, ментальная. С этой идеей подошел к владелице компании. Она идею не приняла. Начались проблемы, я слишком активно доказывал правоту. И мы решили создать собственную рекламную компанию. Мы создали под одной крышей ООН творческих людей. На каком-то этапе в штате работало более двухсот человек сорока национальностей. Мы адаптировали рекламные материалы для всего мира, а не только для США. А потом мы перешли от адаптации к созданию рекламных кампаний, предназначенных и для внутренних многонациональных, и для глобальных рынков.
— На пальцах: чем отличается реклама одного и того же товара в США и, скажем, в Израиле?
— В основе любой рекламной кампании лежит глубокое понимание психологии покупателя. Кто он, корпоративный, индивидуальный, светлый, темнокожий, женщина, мужчина. Что им движет? Почему он купит (или не купит) тот или иной товар? Какова его культурная среда? В те времена, что мы начинали, Америка буквально доминировала в мировой экономике. Как следствие, в культурном плане Америка отделила себя от мира великой стеной. Если кто-то не говорит на английском языке, если кто-то не понимает нашей культуры – это не наши проблемы. Наши продукты настолько превосходят аналогичные продукты других стран, что нам не нужно беспокоиться о том, что происходит не у нас. А потом началось мировое перераспределение ценностей. У Америки появились достойные конкуренты. Мы создали бизнес и начали образовывать корпоративную Америку, что пора говорить на языке покупателя, даже если он живет не в Америке. Нельзя использовать бейсбольные термины, продавая товар во Франции, условно говоря. Сегодняшняя реклама – она просчитываемая, более автоматизированная, механическая. Можно в реальном времени оценивать воздействие рекламы на покупателя. Исчезла важность шестого чувства, которое очень помогло нам в период становления бизнеса. Угадать, что пойдет, что не пойдет. Я, честно говоря, рад, что мы уже ушли из этого бизнеса.
— Ваша лучшая реклама?
— Этот вопрос посложнее вопроса о лучшей шутке в КВН. Реклама оценивается по большему количеству параметров, одним удачным слоганом тут не отделаться. Для клиента, например, самый важный параметр – это "риспанс", отзыв. Если, скажем, в рекламе есть номер телефона, по которому клиенты могут звонить, то успех, упрощая, может определяться количеством таких звонков.
— Как сегодняшняя сайтовая журналистика: клики, клики, ничего кроме кликов.
— Да, примерно. Мы создали много таких рекламных кампаний, где покупатели "обрывали телефон". Это была цепь: радио, телевидение, газеты, флаеры по почте, тут одной шутки или фразы, пусть и гениальной, не хватит. У нас был клиент – кабельное телевидение, интернет. Чтобы вы понимали уровень: компания владеет "Мэдисон-сквер-гарден", баскетбольными и хоккейными командами. Ни одно рекламное агентство не работало с ней более десяти месяцев. Рекламщиков просто выгоняли.
— А вы?
— Девять с половиной лет. И только потому, что наш успех измерялся вот теми самими откликами, о которых говорил. Они, может, и хотели бы нас уволить, но не могли этого себе позволить: наши отклики превышали отклики предыдущих рекламных агентств в десятки раз.
— Так все-таки американская мечта — это не выдумка?
— Несомненно. Но что такое мечта? Мечтать можно везде, для этого не нужна Америка. Даже там, где государство не хочет, чтобы люди мечтали. Это вопрос степени свободы и возможностей, которые государство предоставляет для реализации мечты. В Америке есть и то, и другое – в большей степени, чем в любой другой стране планеты.
— Окно возможностей образца тысяча девятьсот семьдесят третьего года отличается от окна образца две тысячи двадцать второго года?
— К сожалению, сегодняшняя Америка коренным образом отличается от Америки, которую мы для себя открыли в 1973 году. К сожалению, повторю. Здесь начали доминировать течения, влияния и силы, которых тогда не было. Сейчас дают зеленую улицу не по способностям, а по анкете. Политкорректность, гендерное преимущество, цвет кожи. Это очень напоминает СССР тех, моих времен, пусть и не буквально. Когда происхождение и приверженность господствующей идеологии значило больше умения, энергии, таланта.
— Это расшатывает США?
— Однозначно. Я с ужасом слушаю речи некоторых сегодняшних политиков крайне левых взглядов. Узнаю родимые пятна родины. Мне страшно становится — не за себя, за внуков.
— Не знаю, успокою ли вас: в Израиле происходят примерно те же процессы.
— Я когда-то отождествлял Америку с парусником, оснащенным тяжелым и надежным килем. Какой бы ветер ни положил паруса, судно все равно держалось бы на воде и устойчиво. Боюсь, что сейчас у парусника нет такого киля.
— Вы написали книгу с многоговорящим названием "Капитан".
— История эмиграции любой семьи заслуживает книги. И в какой-то момент я почувствовал, что мне самому необходимо ну что ли осмыслить свою же жизнь. Понять, разобраться. Последние почти пятьдесят лет не было на это времени, мы не шли по жизни, мы бежали. Иногда полубездыханные, но бежали. Сейчас время появилось, это совпало с желанием понять самих себя. К тому же я обещал внуку написать о том прошлом, о котором он знает только по отрывчатым рассказам и воспоминаниям за столом. Внук прекрасно говорит на русском языке, очень интересуется нашей историей, и страной, откуда приехали его мама и дедушка с бабушкой. Он хотел добраться до истоков, корней, причин и просил меня написать книгу. А обещания, особенно данные внуку, я привык выполнять.
— Почему "Капитан"?
— Я был капитаном там. В КВН. Здесь стал капитаном нового направления в рекламе, индустрии, которую мы создали с Анной, моей женой. Полюбил океанскую рыбалку, "капитанствую" на своих лодках.
— Написали "Капитана". Вам не стало грустно после того?
— Грустно.
— Вы проводите презентации своей книги в Израиле и Латвии. Почему в Латвии — понятно. Израиль почему?
— В свое время я подписал контракт с громадным российским издательством. Но потом — видите, не обошлось без упоминания — началась война. И я не отдал книгу российскому издателю. Почему не Украина — тоже понятно. Латвия и Израиль — потому что здесь большие русскоязычные диаспоры. Тринадцатого декабря состоится презентация в книжном магазине "Бабель" в Тель-Авиве, на другой день – в знаменитой иерусалимской русской библиотеке, еще через два дня, 16 декабря, — в тель-авивском музее диаспоры ANU, в столице Израиля.
— Я приятельствую с членом рижской команды того сезона, известным израильским журналистом Львом Авенайсом…
— (Смеется.) Авенайсом он стал уже в Израиле. Последний раз я с ним говорил позавчера. Леву я очень люблю. Мы дружим все эти годы и десятилетия. Мы даже были соавторами. Когда надо мной висела статья о тунеядстве, я решил написать либретто оперетты об узких улочках Риги. Писали вместе с Левой. Это были и ужасная оперетта, и ужасное либретто. Я им не горжусь, но оперетту поставили в театре. Таким образом я избежал тюрьмы. Честно говоря, это была единственная причина, по которой мы с Левой стали авторами либретто. Между прочим, меня пригласили даже на роль ведущего, была такая роль в оперетте. И я несколько месяцев выходил на сцену. Дрыгал ногами, пел песни.
— Опереточной ролью вы меня добили. После этого вопросов к вам у меня больше нет!
комментарии