Хайфа. Адар. Высокий этаж, окна квартиры упираются в облака. Так, во всяком случае, кажется… И ветер. Ветер подгоняет облака прямо в сердце необычного салона. Навстречу новым знакомствам, открытиям, музыке…
Здесь жизнь пульсирует по другим законам… Вернее, хозяева этого высокого этажа живут, как все мы, ходят в магазины, банк, поликлинику, болеют, выздоравливают, заботятся друг о друге. Быт, без него никак.
И все же живут в этом доме необычайно интересные люди, которые дышат не только воздухом, но и творчеством.
И тогда происходят чудеса. Например, в этом доме даже "камни говорят…"
Я пришла в дом, где живут бард и отец родной хайфского КСП "Ковчег" Евгений Гангаев, его жена, актриса и режиссер Рахель Спектор и мама Рахели — художник Любовь Приблуда. Я люблю приходить в этот дом без всякого повода. А тем более, когда есть такой классный повод. 5 июня — день рождения Евгения Гангаева. Юбилейная дата! 80 лет.
Но находясь в этом доме, невозможно рассказывать только о Евгении, и поэтому в этом очерке будет несколько разных историй о нескольких судьбах.
А камни ведь действительно говорят. Говорят молча. Рассказывают нам свои истории и истории тех мест, куда "забросила" их судьба. Просто нужно уметь расслышать их. А поскольку камни говорят молча, то и спектакль "Камни говорят", поставленный Рахель Спектор, — он без слов. Сама Рахель называет его экспериментальной постановкой.
Во многом, мне кажется, этот спектакль можно назвать судьбоносным в жизни Рахели и Евгения. Когда-то работа над ним, кропотливое изучение материала, общение с людьми, близкими к иудаизму, приблизило Рахель Спектор к традициям. А затем ее выбор стал и выбором Евгения Гангаева. И еще — именно этот спектакль познакомил Женю и Рахель, соединил их судьбы. А в 1996 году Евгений и Рахель с группой единомышленников основали центр по изучению еврейской традиции и философии, который назвали "Маген". Такое название носит и театр Рахель Спектор.
Смотреть спектакль в доме необычайно увлекательно. Забываешь, что это просто салон квартиры. И салон становится Театром. А сам спектакль — это судьба Эрец Исраэль и еврейского народа. В жизни ничего не изменилось, и танахические образы — не застывшие мраморные статуи, не картинки в книге, они живые, эмоциональные, они — в нас. Пусть мы решаем другие проблемы в жизни, но много у нас общего…
У Рахель Спектор очень личное, женское, теплое видение героев спектаклей, поставленных ею, и она смогла передать его своим зрителям… Как же волшебно это, не передать. Нужно прожить ее спектакли вместе с актрисой и ее героями, просто жить.
А на сцене происходят чудеса, гаснут и загораются свечи, оживают камни. Они то превращаются в лица людей, то становятся крепостными стенами города. Кирпичик за кирпичиком актриса выстраивает сюжет своей истории, а длится история столько лет, сколько лет еврейскому народу.
И ты не можешь оторваться от освещенной сцены, от движений актрисы, то размеренных и плавных, то резких, разрывающих воздух. От образов, которые она создает, рассказывая историю.
Все здесь продумано и выверено, а кажется порой импровизацией, так легко, так воздушно справляется актриса со своей творческой миссией. Ее руки становятся руками ее кукол, они зажигают свечи, подпирают головы, размышляя. А подумать есть о чем…
В спектакле множество символов, они — своеобразные ориентиры эпохи… И много красного, что тоже понятно. Сколько крови пролилось, пока народ наш завоевал право жить свободными людьми на своей земле. И, пожалуй, главные символы, две неброские ленты, белая и голубая. На камнях древнего города. Они много нам говорят.
Когда нет слов, то что же работает? Великолепная пластика и мимика. Руки, руки, которые могут много сказать… и музыка Густава Малера и Эрнеста Блоха, она практически соучастник действия. Заставляет сердце биться быстрее, успокаивает, радует, волнует… Значит, выбрана верная музыка.
Перед спектаклем Рахель коротко рассказывает о нем, не вдаваясь в подробности концепции, чтобы оставить возможность зрителям не только видеть, но и фантазировать. И пусть зрительские фантазии могут отличаться от тех идей, которые воплощает актриса, но ведь это совершенно высоко — идти своим путем. Высоко, как вершина, пик той дороги, по которой поднимается еврейские народ к своему Храму. Как Стена Плача. Как вера и любовь, на которых построен спектакль "Камни говорят".
Спектаклю этому тридцать лет. В 1989 году, по приезде в Израиль, Рахель устроилась работать в кукольный театр, основанный Шимоном Хенигом. И после постановок классических детских спектаклей у руководителя театра возникла мысль освоить другую тему, связанную с Израилем и еврейством. И Рахель загорелась… Так сложилось, что идея этого спектакля совпала с душевной потребностью в познании нового окружающего ее мира.
Поначалу спектакль был построен как детский, но затем он "рос" и, "повзрослев", став серьезным спектаклем для взрослых людей, которые умеют и хотят думать, не боятся новых открытий и разрушения собственных стереотипов.
Чудесный тонкий и изящный спектакль, полный яркой музыки, пластики, эмоций, а главное, мудрости, мог быть замечательным открытием для представителей новой алии, для родителей и их детей-подростков. Здесь не нужно знание языка, здесь нужно только открыть сердце и душу.
Рахель Спектор — актриса, режиссер-постановщик, театральный художник. Она — эмоциональная сторона спектакля, который, конечно, не был бы совершенен без технической поддержки, и здесь главная роль была отведена Евгению Гангаеву, мужу Рахели, имя которого знакомо абсолютно всем любителям авторской песни, и не только в Хайфе.
Евгений — москвич. Рахель репатриировалась из Харькова. О своем знакомстве с Рахелью рассказал мне Женя: "Однажды меня пригласили на спектакль "Камни говорят". Рахель тогда ставила его в маленьком полуподвальном помещении на Адаре, где можно было посадить полтора зрителя. Я увидел этот спектакль, и уже в конце недели все декорации были в моей квартире, и с тех пор мы вместе".
Не правда ли, коротко и лаконично? Об истории любви можно рассказать и так, когда не нужно лишних слов. Главным было для меня услышать в мягком голосе Евгения удивительное для нашего прагматичного времени чувство привязанности ко всему, что касается Рахели.
Я собралась вести с Женей Гангаевым разговор о его детище, клубе авторской песни, но невозможно, находясь в доме под облаками говорить только на одну тему. Особенно в салоне, который служит сценой. Здесь есть все техническое оснащение, необходимое для сопровождения спектаклей и концертов, просто удивительно сидеть в обычной квартире на Адаре, и пить чай рядом с пультом и театральными прожекторами, направленными вглубь комнаты.
И совершенно очевидно, что как невозможно беседовать только об авторской песне и не поговорить о рождении спектаклей, поставленных Рахелью Спектор, так же невозможно общаться с Рахелью и не познакомиться с творчеством ее матери, художника Любови Приблуды. Одна крыша стала кровом трем неординарным творческим личностям.
Рахель ведет меня в галерею работ своей матери, и я чувствую мистическое совпадение взглядов.
Рядом со мной стоит красивая женщина, выразительный взгляд которой легко покоряет собеседника (думаю, что под таким впечатлением находятся и зрители на спектаклях Рахели), а со стены меня пронзил тот же взгляд бархатных, очень юных глаз. На полотне изображена девочка, играющая на пианино, она сосредоточенно старается, вдохновение придет позже. Пока она ученица. Но кто-то неожиданно позвал ее, и девочка обернулась. Ее взгляд с некоторой лукавинкой признает: девочка готова оставить музицирование в эту же минуту. Жизнь, большая жизнь, манит не меньше, чем полированные клавиши.
А Рахель рассказывает: "Мне было одиннадцать лет, когда мама заканчивала Харьковский художественный институт. Эта картина — ее дипломная работа. Мне пришлось подолгу позировать, но раз это было нужно маме…"
Любовь Приблуда — харьковский художник, портретист.
Большинство ее работ сейчас находятся в частных коллекциях. В Израиль Любовь привезла особенно дорогие сердцу картины. Наверное, поэтому на многих из них смотрит бархатным взглядом ее дочь Рахель.
И все же вернемся к беседе с Евгением Гангаевым…
Я познакомилась с Женей в начале девяностых. Тогда ведущие барды постсоветского пространства еще не организовывали проекты, позже ставшие коммерческими и, на мой взгляд, растерявшими некую искренность, главную черту авторской песни.
Помню тесную квартиру своих друзей в Кирьят-Бялике, где всем хватило места, а в центре салона — бард Вадим Егоров, и ему не нужен никакой микрофон. И нам не нужны никакие звуко- и светоэффекты. Просто поет Егоров, и на осенний Израиль падает свет фонарей уже далекой страны. Для кого-то России, для кого-то Украины, а для всех собравшихся — бывшего СССР, где и рождались эти замечательные песни.
Такие теплые квартирники организовывал в те годы Евгений Гангаев. Затем в Хайфе появился свой КСП, затем родился фестиваль "Дуговка", всегда привлекающий поклонников бардовской песни. А за идеей рождения этого фестиваля, подхваченной единомышленниками, который буквально несколько недель назад проходил на берегу Кинерета, стоит Евгений Гангаев.
— Женя, в вашей судьбе бардовская песня стала первой любовью?
— Это первая послеармейская любовь. В середине шестидесятых годов, отслужив срочную службу в Германии, я вернулся в Москву. И однажды включил радио. Пели Сергей Никитин, Ляля Фрайтер, Тамара Комиссарова… Для меня их песни стали открытием. Я не представлял раньше, что можно так тонко и откровенно преподносить в песне свой мир, свое мировоззрение. С тех пор все и началось.
— До приезда в Израиль у вас был опыт организации фестивалей, подобных "Дуговке"?
— В тот период, о котором я сейчас упомянул, я был студентом Московского педагогического института, а песни эти перевернули все в моей жизни. На базе нашего института я организовал второй в Москве клуб авторской песни. А в шестьдесят седьмом году я стоял у истоков первого московского слета КСП. Он был придуман в знак протеста против хождения по инстанциям, пробивания официальной сцены для наших авторов. И мы на базе старых известных туристских слетов создали слет КСП. Собралось в тот раз восемь-девять студенческих клубов, около четырехсот человек. И популярность он приобрел огромную. Затем на московские слеты собирались тысячи человек. Но в семидесятые годы я отошел от этого движения.
— Стало неинтересно?
— Если первые слеты были трезвыми и люди собирались лишь для того, чтобы петь песни, которые больше нигде нельзя было спеть и услышать, то с четвертого слета сухой закон перестал иметь силу. На мой взгляд, эти выезды стали гулянками у костра. Я отошел от этого движения, хотя всегда был в курсе событий.
— Переезд в Израиль вернул вас к прежнему увлечению?
— Приехав в Израиль, я оказался на слете в Иерусалиме в Ган-Сакере и обнаружил массу людей, принадлежавших к жанру авторской песни. Оказалось, что мы говорим абсолютно на одном языке. Слеты в Ган-Сакере не были долговечными, но творческий потенциал человека требует выхода. И тогда мы решили на берегу озера Кинерет организовать слет. Весной девяносто пятого года впервые в районе пляжа "Дуга" и родилась "Дуговка". Помню, когда впервые я увидел этот берег, то эвкалипты в закате солнца показались мне соснами, многое напомнившими… Тогда на первом слете на "Дуге" собралось около шестисот человек.
— А хайфский клуб авторской песни родился раньше Дуговки?
— Он появился в девяносто третьем году, но определение "клуб" тогда не фигурировало. Просто у меня дома собирались ребята на домашние концерты известных бардов, приезжавших из России. После концерта стали популярными посиделки. А потом я заметил, что народ собирается не только в дни приезда "заморских знаменитостей", но и вообще всегда рад общению. В этом салоне уже тридцать лет свободно тусуются по тридцать-сорок человек, и оказалось, что среди нашей компании есть интересные исполнители, талантливые авторы. Именно наш коллектив стоял у истоков фестиваля "Дуговка".
— И сегодня продолжаются традиции хайфских встреч…
— Мы почувствовали, что это то, чего не хватает многим, и что встречи такие в радость всем нам. Поэтому ко второму слету "Дуговки" мы готовились уже основательно. Строили сцену, отдел культуры хайфского управления абсорбции помог решить вопрос с аппаратурой. Тогда же и появилось определение нашего коллектива как клуба авторской песни. Раз в неделю мы стали собираться в помещении, принадлежавшем отделу абсорбции. Там проходили концерты отборочные "преддуговские" конкурсы.
— Отборочные конкурсы были связаны с определением уровня исполнителей?
— Конечно, и я считаю, что это было правильно. Есть разница между пением у костра среди друзей "под огурчик" и пением на сцене, где тебя слушают две тысячи человек. Владимир Немирович-Данченко писал, что если есть один актер, один зритель и коврик между ними, то вы, сами того не замечая, переходите в другой жанр. Это театр. А в театре свои законы. Значит, сцена требует высокой доли профессионализма, которой и обладают популярные барды. На большой сцене "Дуговки" мы предоставили возможность многим авторам и исполнителям раскрыть себя перед широким зрителем. Но, конечно, не менее интересным бывает общее пение, когда после долгого концерта собираются все вместе. Это пожар сердец, поющих в унисон.
***
Мне хотелось бы пожелать, чтобы этот пожар не погас. И не имеет значения, где собираются люди, для которых дорога авторская негромкая песня, главное другое, этой песне жить.
А в прихожей квартиры Евгения Гангаева и Рахель Спектор висит "Доска почета", вернее, список почетных гостей этого дома.
"В этом доме были, жили, пели, пили, говорили и курили, затевали тарарам и сновали по углам…" Далее длинный список содержит славные имена бардов, известные каждому поклоннику песен нашего времени. Песен, которые по-прежнему близки не одному поколению, выросшему в советских республиках, несмотря на все катаклизмы времени.
Просто песни эти несут искренность и откровенность, которых нашему времени порой так не хватает.
А на этом видео звучит песня Евгения Гангаева в его исполнении. Она о горе Гризим и горе Эйваль. Горе благословения и горе проклятия. И не только о них… (Запись Александра Разгона.)
Есть в ней такие строки, которые много говорят об их авторе:
"Мы — меж теснин. Очнись!
Мы продолжаем путь.
Сказано: "выбери жизнь".
Выбрал? Не обессудь.
комментарии