75 лет прошло со времени Холокоста, а мы до сих пор знаем лишь, что там случилось, а вот что делать со всей этой информацией - не знаем. Мы чувствуем, что Холокост должен был что-то изменить в нас - как в евреях, как в людях, как в израильтянах - но что?

Однажды я сказал своим ученикам: "Когда будете в поездке по лагерям смерти, не спрашивайте себя, что бы вы делали, если бы были евреями. Это самый простой вопрос. Спросите себя, чтобы бы вы делали, если бы были немцами". Они молчали. Что тут скажешь?

Катастрофа разрушила все то, что люди знали о себе и научила нас двум самым главным вещам:

Первое - мы должны стараться выжить любой ценой.

Второе - мы обязаны существовать по законам морали.

Правда, мы пока не знаем, что делать, если два эти принципа противоречат друг другу.

Пережившие Катастрофу приехали в Израиль, чтобы создать здесь новый тип общества, в котором никто не сможет преследовать их только потому, что они евреи. Таков был посыл: нам не только можно, но мы обязаны сделать все, буквально все, чтобы не допустить повторения Холокоста. Судьба еврейского народа не сможет вынести более ничего, что даже напоминало бы Холокост. Наше коллективное обязательство распространяется не только на нас самих, но и на все предыдущие поколения: от Авраама и до сегодняшних дней.

Любой еврей, если у него есть хоть капля исторической памяти (а у кого ее нет), прекрасно понимает, что сам факт нашего существования очень хрупок. Все наши здания, шоссе, торговые центры, все эти асфальтовые и каменные города - все это лишь тонкий слой, под которым вечный страх перед теми, кто желает нас уничтожить. Если мы расслабимся хоть на минуту, нас немедленно уничтожат новые нацисты. И совершенно не имеет значения, будут ли на их головах каски или "арафатки".

Еще мы поняли, что нельзя рассчитывать на помощь мира. Мир, конечно же, будет потрясен до глубины своей души, и, возможно, даже построит для наших детей детские дома где-нибудь на окраине Брюсселя, но на большее нам не стоит рассчитывать.

Кстати, именно в этом и кроется причина того, что среднестатистический израильтянин не выносит, когда современные европейские интеллектуалы убеждают его в том, что Освенцим не может быть оправданием всему и Израилю стоит пересмотреть свое отношение к правам человека в контексте массового подавления другого народа, прав человека и так далее. Вот только они не понимают, что Освенцим - не оправдание чего-либо, а истинная причина, вполне ощутимая ситуация, подкрепленная миллионами погибших.

Я не большой любитель анекдотов про Холокост, но есть один, который я помню уже много лет. Почему Освенцим был оптимистичным местом? Потому, что все пессимисты уже давно были в Нью-Йорке. Как и в каждой шутке, здесь есть доля правды - нам следует всегда готовиться к худшему потому, что в противном случае худшее произойдет.

Пожалуй, самое главное, чему научила нас Катастрофа - это то, что наше выживание зависит от человеческой морали. Без человеческой морали не было бы Черчилля, не было бы партизан, США не присоединились бы к союзникам, а еврейский командир батальона Советской Армии Анатолий Павлович Шапиро никогда не освободил бы Освенцим.

Катастрофа изменила наше представление о морали не только потому, что нам стало очевидно, что мораль - единственное, что может противостоять абсолютному злу, но еще и потому, что центр внимания перенесся от общественного к индивидууму. По-настоящему моральные люди во время Катастрофы были те, кто отказался от морали, навязываемой истеблишментом.

Наше решение отдать Эйхмана под суд свидетельствует о нашей вере в человечество: мы верили и до сих верим, что в каждом человеке заложена способность отличить добро от зла, даже если весь мир стоит на обратной позиции.

Ханна Арендт ошибалась лишь в одном: нам угрожает не банальность зла, а банальность молчания. Никто не имеет права на молчание перед лицом смерти. Выжившие научили нас, что это относится не только к немцам, но и к жертвам.

Катастрофа научила нас и тому, что нам следует опасаться не только врагов, но и себя самих. Не парализует ли нас общепринятая мораль? Не парализует ли она нашу способность оценивать себя, различать добро и зло внутри самих себя? И более того, возможно ли задумываться о морали, когда мы определили для себя выживание высшей ценностью? Способны ли мы вообще следовать морали, если весь мир представляется нам огромной махиной уничтожения, которая только и ждет удобного случая, чтобы напасть на нас? Не сократили ли мы свой мир до примитивного существования, целиком состоящего из условий, только для того, чтобы не принимать решения в отношении морали?

Не знаю. Скорее всего, никто не знает. Катастрофа заставляет каждого делать свои очень личные выводы. Все, что я скажу о ней, будет скорее тем во, что я верю, чем выводом.

Я верю в первый принцип: мы всегда должны сделать все возможное, чтобы выжить, как народ. Я верю и в то, что второй принцип заставляет нас тщательно проанализировать первый - если опасность не является угрозой существования, если она хоть на сантиметр меньше, чем угроза существования, мы обязаны применять критерии морали: признание страдания ближнего, любого другого человека и мы обязаны его страдания предотвратить.

На этом фото: мой дед Белле Лемпель, который погиб в газовых камерах в Маутхаузене и моя бабушка Катлина Лемпель, которая выжила и уехала в Израиль вместе с моим отцом.

Источник: Facebook