Интервью Максима Гуллера с бывшим главой Совета по нацбезопасности Узи Даяном.
Максим Гуллер: Узи Даян, здравствуйте!
Узи Даян: Шалом, Шалом.
Г: Вы были командиром специального подразделения Управления разведки Генерального штаба Армии обороны Израиля, командиром центрального округа. Вы были заместителем начальника генштаба Армии Обороны Израиля, главой совета по национальной безопасности. Вам довелось видеть расследование ЦАХАЛа, касающееся 7 октября?
Д: Да, мне довелось его увидеть, я не читал все подробности, но мне неудобно говорить, что это не так уж важно. Почему это не важно? Потому что, во-первых, прошло полтора года. Расследования, которые делаются спустя полтора года, как у нас говорили? Разные люди помнят мельчайшие подробности того, чего не было. В общем, миндальные орешки уже нашли свое место в супе, все уже выглядит иначе.
Во-вторых, встает тяжелый вопрос: "Кто будет расследовать тех, кто провел расследование?" Поэтому, это не совсем расследование, там есть попытка уйти от ответственности и т.п. Это некие отчеты армии, в которых есть некоторый интерес. Часть того, что расследовано, утратило актуальность за давностью дней, часть – актуальна, еще некоторые вещи новому начальнику генштаба уже не нужны.
То есть, он все сделал правильно. Ты читаешь все эти вещи, решаешь, что положить на полочку истории, что выбросить в мусор, чтобы не осталось в истории, но главное – ты можешь дать указание создать комиссии по расследованию: такие комиссии, которые расследуют точечно по следам событий некоторые вещи, чтобы сделать выводы, как будет выглядеть война в Ливане, как мы будем воевать в Газе, если будет такая необходимость, а она будет, на мой взгляд. А что по поводу Ирана?
Необходимо создать 4-5 групп для разработки темы, в которых желательно, чтобы присутствовали офицеры, которые не принимают участие напрямую в этом вопросе, и можно еще офицеров-резервистов или в отставке присоединить к этой группе. Все, что нужно делать, я уже сказал, и начальник генштаба так и делает, и это хорошо.
Г: Когда вы говорите о том, что расследования были представлены через полтора года после событий, вы намекаете на попытку замести кое-что под ковер? Или как вы это рассматриваете?
Д: Нет, частично это сделано сейчас из-за войны, частично, потому что не у всех есть интерес действительно проводить расследования. Такие расследования необходимо делать в течение считанных дней, в крайнем случае, недель, для того, чтобы сделать выводы о том, что делать уже завтра, через месяц, или вообще на другом фронте. Для этого проводят расследования. Все остальное это уже комиссии по расследованию или сотрудники, которые расследуют определенные вещи, и поэтому после полутора лет – это, конечно, очень интересно, но большой ценности этому нет, разве что вещи, которые касаются провалов этого дня, что там действительно произошло.
Г: Не читая того, что там написано и, как вы сказали, что ничего не читали. Вы поняли, что там произошло?
Д: Да.
Г: В Нахаль Оз, в кибуце Беэри, Нир Ам, что там происходило? Где все это происходило? Почему мы вообще оказались в такой ситуации?
Д: Это совпадение двух факторов сразу. Во-первых, провал разведки, за которую ответственен АМАН, но не только у армии был провал. Это также провал ШАБАКА. Я приведу простой пример. Сколько человек в Газе знали о том, что в ночь на субботу будет попытка прорваться на территорию Израиля?
Г: Думаю, тысячи.
Д: Да. Много тысяч.
Г: Более 5 тысяч точно.
Д: Верно. Думаю, и 20 тысяч человек знали, если посчитать определенным образом. А теперь посмотрим: то, что у нас нет там источников, которые не смогут нас предупредить… Мы до сих пор не знаем, где точно находятся заложники, а их удерживают во многих и разных местах в Газе, у многих жителей в домах. Это первый серьезнейший провал разведки.
Второй – не менее серьезный – это провал оперативный. Что такое оперативный провал? Вы не полагаетесь слепо на разведку или на то, что у вас нет разведывательных данных. Есть вещи, которые вы делаете, потому что так это работает.
Я расскажу вам коротенькую историю, которая будет иллюстрацией к этим словам. Я был генералом центрального округа, когда открыли туннели Стены плача. Был исход Судного дня, я выхожу из синагоги, звоню Исраэлю Хасону. Он был главой центра ШАБАКа, то есть, центрального округа Шабака, он со мной работал, но еще он был ответственен за Иерусалим, а я – нет.
Г: Да.
Д: Он мне говорит: "Узи, ты знаешь, что было заседание комиссии по Иерусалиму и может быть сегодня ночью откроют туннели Стены Плача?" Я говорю: "Нет". Он мне говорит: "Ну, сейчас ты знаешь".
Г: Ого.
Д: Я сказал: "Спасибо, встретимся в округе". Он должен был доложить в подразделение 8200. Первое, что я сделал, это позвонил главе своего штаба, Моти. Я ему сказал: "Немедленно поезжай в центральный округ, ты ближе, чем я". Он там жил недалеко. "Поезжай и объяви состояние войны". Это все, что я ему сказал, больше ничего не нужно было. И я это я еще не знал, правда ли это, или нет, откроют или не откроют. Второй телефонный звонок, который я делаю по дороге домой, пешком… Я звоню начальнику генштаба армии, и говорю ему: "Амнон", это был Амнон Липкин Шахак, - "Ты знаешь, что может быть сегодня ночью откроют туннели Стены Плача?" Он говорит: "Нет". Я ему говорю: "Сейчас ты знаешь". Он меня спросил: "Что ты будешь делать?" Я ответил: "Я объявил в центральном округе состояние войны". Потом я еще сделал один телефонный звонок, военному секретарю министра обороны – Яки Амидрору - Яакову Амидрору. Спросил его, знает ли он, он ответил, что не знает. Я ему сказал: "Может быть твой босс уже знает, тогда это был Ицик Мордехай, министр обороны". Он мне сказал: "Если я не знаю, то нет шансов, что он это знает". Что я всем этим хочу сказать? Что мы тогда были готовы. Почему? Не потому, что у меня была какая-то разведывательная информация, но потому, что человек, с которым я работал в ШАБАКе, – не спал, а сообщил мне, что существует такая возможность, и я немедленно объявил в центральном округе о состоянии войны. Если бы Южный округ объявил о состоянии войны даже в 6 утра, в течение 20 минут все солдаты бы уже возвращались из домов, не важно, какую должность они занимают. Даже помощники поваров вернулись бы из домов. Второе, все подразделения, все дежурные - везде готовность на 100%.
Г: Так почему этого не случилось? Ведь было совещание в военном комплексе Кирия, в присутствии главы ШАБАКа, Герци Ха-Леви тоже участвовал в совещании. Все там были. Почему они не указали объявить состояние войны? Почему?
Д: У меня нет ответа на этот вопрос. Кроме того, что они на протяжении многих лет...
Г: Это же ничего не стоит...
Д: Да, но что ты говоришь себе? Может быть, это учения, были учения до этого. Ну и что, что это учения? Поднять уровень готовности, охрану военного лагеря. Это вообще должен быть не лагерь, а укрепленный пункт. А если все, кто ночью охраняют военную базу, это охранник на воротах, которого можно в секунду убить, это не повышенная готовность. На протяжении долгих лет были разные случаи. Я помню, что мне как-то показали оборонную линию, на какой-то инспекционной поездке, и я сказал, что это прекрасная оборона против туннелей, а против обычного вторжения - не работает. Мне сказали: "Нет, там есть камеры". Я сказал: "Вы же понимаете, все, что им надо, это взять грузовик, посадить в него 20 террористов и проехать через забор, что им помешает?
Г: А почему не слушали девушек-наблюдательниц, которые докладывали?
Д: Смотрите, вообще не прислушивались к кругам пошире и выше, чем наблюдательницы. Это и есть часть ответа на вопрос зачем переходить в военное положение. Что означает, что ты находишься в боевой готовности все время. Но часть проблемы заключается в том, что не слушали людей, таких как мы, которые уже в 2011 году говорили...
Г: Операция "Облачный столп"...
Д: Я не помню, в каком-то споре, был ли это Гиора Айленд... Я ему сказал: "ХАМАС не является частью решения проблемы. Тогда все полагали, что (ХАМАС), конечно, враг, но мы можем дать ему нечто вроде ответственности, и тогда он будет занят..." Я сказал, что Хамас не является частью решения проблемы, он сам проблема, его нужно уничтожить.
Г: Вы поддерживали идею ликвидации Исмаила Хании, но этого в итоге не произошло?
Д: Я поддерживал ликвидацию ХАМАСа, это – проблема, это гораздо более серьезный вопрос. А мне все говорили, что, во-первых, ХАМАС – это идея, и его нельзя уничтожить. А я говорил, что ну и что, нацизм – тоже идея. Разве его не уничтожили? Если ты ликвидируешь активистов, уничтожаешь механизм, и лидеров выгоняешь за границу сектора Газа, то вот, ты их уничтожил. Конечно, будут те, кто все еще захочет убивать евреев, будут исламисты и все вот это. Так что, это идея. А потом говорили: "А кто придет вместо них?"
Г: Конечно. Это вопрос.
Д: Я сказал, что не знаю, но не помню, чтобы во время Второй мировой войны все думали только о том, кто придет вместо Гитлера? Или кто придет вместо японцев? Кто придет? Кто придет, тот будет помнить, что мы сделали. Это прежде всего. И третье, это самое главное, обратите внимание. Они мне сказали: "Ты что, придешь сейчас к израильскому обществу и скажешь, что сейчас у нас тут будет 2000 похорон, и это только потому, что ты думаешь, что ХАМАС нужно уничтожить? А это был тяжелый аргумент. Сильный аргумент. Так что даже военные пугали политическое руководство. Каждый раз, когда представляли военную операцию руководству, говорили, сколько потерь будет. И кстати, преувеличивали, это можно сегодня увидеть. Но, верно...
Г: Да. Говорили также о возможном затемнении, когда мы будем вести боевые действия против боевиков "Хизбаллы", о том, что долго может не быть электричества. Об этом говорили очень много.
Д: Правильно, но в этих сценариях главное – понять, как ликвидировать врага, как организацию, так и отдельных террористов. Поэтому это часть общего провала, в первую очередь военной системы. Почему я это говорю? И почему я считаю, что провал оперативной системы более серьёзный, чем провал разведки? Хотя обе проблемы серьёзные.
Потому что, будучи офицером, командиром в армии, ты слушаешь, что говорит офицер разведки, но не воспринимаешь его слова как истину в последней инстанции, или как у нас любят говорить – как "золотую информацию" и прочее, это все чепуха. Ты принимаешь это в расчёт, но также делаешь свои выводы. Например, когда мы вошли в детский дом в Мисгав-Ам, я тогда был командиром подразделения. Следопыты сказали мне, что там трое террористов. (Военная разведка) АМАН и подразделение 8200 сообщили мне, что там трое террористов. А сколько их было?
Г: Шесть.
Д: Шесть. А я и подготовился к шестерым.
Г: Вы были ранены в этой операции.
Д: Да, я действовал, исходя из того, что их шестеро. Это критически важно. Почему это критически важно? Потому что у тебя есть снайперы. Если у тебя трое боевиков на мушке, то, казалось бы, дело сделано – ты уничтожаешь всех троих. Я мог бы целиться только в троих, но я изначально предположил, что их больше. Не потому, что я знал это наверняка, а потому, что в таких ситуациях нельзя рисковать. То же самое, когда объявляешь боевую готовность. То же самое, когда оставляешь солдат в боевой готовности в субботу. То же самое, когда ты жалеешь танкистов, чтобы они не спали в танке. Танкист должен спать в танке.
Г: Что такое "готовность на рассвете"? Что это за термин такой – "готовность на рассвете"?
Д: "Готовность на рассвете" – это способ поддерживать определённый уровень боевой готовности, потому что когда-то многие нападения действительно происходили на рассвете. И мы видели это здесь – почему нападения случаются на рассвете? Потому что ночью враг использует темноту для передвижения с места на место. Враг использует это время. Поэтому объявляют "готовность на рассвете" – все в снаряжении, с оружием, в стальных касках, на своих позициях. Не в защищенном помещении, не в столовой, не где-то ещё. А они придумали какой-то трюк, при котором только часть бойцов встает. Когда мы возвращались с учений по навигации в четыре утра, в пять утра мы уже стояли на постах – при любых обстоятельствах. Я считаю, что так должно быть даже на тыловых базах. Тем более – в укрепленных точках. Недопустимо, например, чтобы в военном лагере не у всех солдат было оружие, если он находится всего в 800 метрах от Джебалии.
Г: А они были в одних трусах… Я помню это ужасное видео.
Д: В какой-то момент люди привыкли, что угроза – это ракеты, что терроризм – это ракетные удары. И они шли в бомбоубежище, а затем, когда звучал сигнал отмены тревоги, возвращались в кровати, возвращались в казармы, в столовую.
Поэтому такого не должно быть – если ты в состоянии боевой готовности, будь это на рассвете или нет, ты должен всегда быть в полном снаряжении, с оружием. Кстати, я запустил процесс, который был одобрен военным руководством. Вы знаете, в какой стране мира у граждан дома больше всего длинноствольного оружия?
Г: Может, в Израиле?
Д: В пересчёте на душу населения?
Г: Не знаю, может, в Израиле?
Д: Нет, не в Израиле, и не в США. В Швейцарии. Почему? Потому что в Швейцарии резервист хранит у себя дома оружие, снаряжение, бронежилет и боеприпасы – это приказ, это закон страны. Там есть кантоны, проводятся референдумы, и у него это всё остаётся.
Г: Хорошо, но Израиль тоже довольно неплохо вооружён, мы все тут ходим с каким-либо оружием.
Д: Нет, нет, израильтяне вооружены гораздо лучше чем раньше. И, безусловно, это правильный шаг.
Г: Со стороны Итамара Бен-Гвира.
Д: Министра национальной безопасности, верно.
Г: Бывшего.
Д: Я ещё не привык… Я еще зову его министром национальной безопасности.
Г: Да, но он уже бывший, возможно, скоро опять будет.
Д: Верно. В общем, это очень правильное решение, но нужно, чтобы все солдаты, все бойцы хранили своё оружие дома. Я занимался этим, в том числе в последние недели – как с командирами военных округов, которые это утвердили, а потом и с теми, кто должен приходить и проверять оружие раз в месяц. Но это не нужно.
Г: Был представлен документ под названием "Стена Иерихона". Этот документ почему-то не дошёл до политического руководства. Это имеет значение? Ведь в этом документе были подробно расписаны различные сценарии того, что произошло.
Д: И да, и нет. И да, и нет. Да, чтобы знали, что есть такой…
Г: Что есть такой план.
Д: Да, такой план. Нет, в том смысле, что в нем не было необходимости. Разве мы не видели в телевизионных репортажах, как они тренируются атаковать…
Г: Поселки?
Д: Да, еврейские поселения, как там, так и в Иудее и Самарии, кстати, и на севере. Поэтому не то, чтобы этот документ был необходим в качестве доказательства. Потому что, если есть документ, сразу говорят: "Ну, он устарел". Будут офицеры разведки, которые скажут: "Да, это правда, но мы их сдерживаем, у них есть план, но они не собираются его реализовывать". Или: "Да, но они просто тренируются". В итоге всегда находятся объяснения, почему ничего не нужно делать. С военной точки зрения, не должно быть паники, не должно быть истерики, но нельзя недооценивать врага. Нужно быть готовыми к нападению, особенно на границе.
Г: Почему же не действовали заранее? Ведь мы же видели, и вы видели, и я…
Д: Потому что есть цена крови. Когда такие, как я, говорили: "Обратите внимание, нужно уничтожить ХАМАС", мне отвечали: "У нас семь убитых в год, десять убитых в год. Ты хочешь, чтобы у нас было две тысячи похорон?" Этот подход, кстати, изменился. Интересно, как он изменился. В двух направлениях. Во-первых, в армии появилась новая элита – национально-религиозные сионисты, люди, которые носят кипы и цицит, читают Тору, трубят в шофары и так далее. Это не вся армейская элита, но они стали важной частью элиты и командного состава, они привнесли свой дух и привели за собой людей из своего сектора.
Второй и не менее значимый фактор – 7 октября. Вы скажете, но стольких зверски убили, стольких пытали, насиловали, скольких похитили. Тогда чего же мы боимся? Что будут еще потери? Нет. Наоборот. Нам нужно действовать сейчас, чтобы нашим детям не пришлось страдать в будущем...
Г: Вы намекаете, что нужно продолжать наносить удары по ХАМАСу или сейчас надо остановиться, освободить заложников, а потом уже думать? Потому что мы слышим, что пытаются договориться о каком-то "втором этапе".
Д: Нужно уничтожить ХАМАС. Мы должны сделать это и освободить заложников.
Г: Как сделать и то, и другое одновременно?
Д: В определённой мере так, как это делается сейчас – в сегодняшних условиях, когда у нас есть американская поддержка, у ХАМАСа нет будущего. Почему у них нет будущего? Во-первых, с военной точки зрения они практически уничтожены. Не полностью, но в значительной степени. Во-вторых, они уже не смогут восстановить свой ракетный арсенал, если только не будут контролировать сектор Газа. А ещё у них нет будущего, потому что у них нет международных гарантий. Кто сегодня предоставит им международные гарантии? Трамп? Франция? Может, Никарагуа? Индонезия? Нет, у них этого больше нет. Поэтому наш единственный критерий – это вопрос заложников. Что нужно сделать – это предъявить ультиматум: мы готовы – "всё в обмен на всё". Вы хотите, чтобы мы ушли из Газы? Вы хотите этого? Сначала, докажите нам и отдайте всех заложников, включая тех, кого вы убили, и тела погибших...
Г: 59, да.
Д: После этого – как раньше говорили: "территории в обмен на мир". Все понимали, что сначала отдают территории, а потом наступает мир. Нет. На иврите "территории в обмен на мир" означает, что сначала у тебя есть мир, а потом уже можно…
Г: Да, но какой интерес у ХАМАСа? Какой у них интерес? Ведь как только они отдадут заложников, у них больше ничего не останется.
Д: Правильно. Но в любом случае у них нет будущего. Я скажу вам, как они могут попытаться спастись – с помощью двух вещей. Это моя точка зрения, не факт, что они на это пойдут. Первое – это депортация всех оставшихся террористов. Не всех жителей Газы, а именно боевиков, чтобы не уничтожили всех до последнего. Это одна из вещей, на которую они могут согласиться. Вторая – это возможность остаться в Газе через местных жителей, которые их поддерживают, но не в качестве власти. Так "Хизбалла" долгое время действовала в Ливане, верно? Много лет "Хизбалла" существовала, но не участвовала в политической жизни. А потом она вошла в политику и стала править Ливаном.
Г: Но "Хизбалла" укрепляла свои позиции медленно, шаг за шагом. Так же и ХАМАС сейчас...
Д: Верно.
Г: Если мы оставим его в каком-то виде в Газе, как вы говорите, то со временем он снова наберёт силу через народную поддержку…
Д: Я этого не говорил...
Г: И тогда снова восстановит свою мощь.
Д: Нет, Максим, я этого не говорил. Я сказал, что он может попытаться достичь этого со своей стороны. Мы должны захватить сектор Газа, даже если для этого придется подождать с заложниками, и захватить его как военным путем, то есть полностью контролировать всю территорию, так и гражданским – быть теми, кто обеспечивает их едой, водой, электричеством, топливом, газом и лекарствами. Как объяснить это одной фразой, чтобы аудитория из России нас хорошо поняла?
Г: Давайте попробуем.
Д: Германия 1945 года. Так должен выглядеть сектор Газа. То есть, мы контролируем всё с помощью армии, устанавливаем своего рода военное управление, а потом посмотрим. И всем, кто спрашивает меня, что будет "на следующий день", давайте сначала поговорим о том, что будет "за день до следующего дня". То есть, сегодня.
Почему я говорю о полном контроле над Газой? Потому что в дальнейшем могут быть разные сценарии. Есть мечты Трампа, есть другие и т.д. Нам нужно, чтобы ключи были в руках ЦАХАЛа, а если потом будет создан какой-то другой режим управления, возможно, поселения, возможно, что-то по инициативе американцев, то передача этих ключей кому-либо, кроме Государства Израиль, должна происходить через ЦАХАЛ, а не через UNRWA и не через семьи в Газе, которые почти все связаны с ХАМАС. Вот что нужно Газе.
Г: Полный контроль над Газой – это, как вы сказали, обеспечение их всеми необходимыми товарами. Мы хотим этим заниматься? Мы можем? Мы вообще на это способны?
Д: Конечно. Как мы это делаем в Иудее и Самарии? У нас есть гражданская администрация, есть военное управление и, если нужно, мы это построим. Мы уже были в Газе, уже контролировали Газу.
Г: Это правда. До 2005-го, верно?
Д: И поэтому мы должны контролировать и египетскую границу, а также пересмотреть линию разграничения. В целом, Государство Израиль находится в ситуации, когда как минимум на четырех направлениях границы должны быть изменены. Граница с Ливаном не будет такой, как была до сих пор.
Г: Кстати, раз уж мы заговорили о Ливане, руководство "Хизбаллы" ликвидировано, в том числе Хашем Сафи ад-Дин, сам Насралла, но есть шейх Наим Касем.
Д: Начинают появляться преемники.
Г: Да.
Д: Но, как у нас говорят, ты знаешь, кто такие преемники? Это те, кто был недостаточно важен, чтобы получить пейджер.
Г: А сейчас?
Д: Сейчас мы не находимся в той ситуации, чтобы захватывать весь Ливан. Ведутся некоторые споры и легитимные дискуссии. Минимум, который нам необходим, – это развертывание армии между населёнными пунктами и «Хизбаллой», то есть изменение линии границы. Сегодня есть пять постов за линией границы.
Г: Внутри, в Ливане, да.
Д: Я думаю, что понадобится чуть больше, но нельзя допустить, чтобы какая-либо высота доминировала над нашими поселениями. Даже если там никого нет, сегодня жители [приграничных населенных пунктов], которые хотят вернуться, уже напуганы тем, что там развеваются жёлтые флаги. Конечно, они там есть. Нам нужно сесть и изменить линию границы. Второе, что необходимо сделать: к северу от этой новой линии границы нам нужно создать полосу.
Г: Полосу безопасности, из которой мы вышли при Эхуде Бараке?
Д: Нет, я назову это иначе, другой полосой. Я назову это зоной смерти. Почему зоной смерти? Это то, как американцы называют полосу между Северной и Южной Кореей – death zone, зона смерти.
Г: Тот, кто заходит, погибает.
Д: Кто туда заходит, тот сам виноват. Там не должно быть ни пастухов, ни сил ЮНИФИЛ, ни жителей шиитских деревень. В общем, там не должно быть никого. Эта зона должна быть примерно 10 километров. Некоторые говорят, Литани – нужно смотреть точно на карте. Но идея в том, чтобы нельзя было вести огонь по нам противотанковыми ракетами.
Г: Прямой наводкой, то есть?
Д: На расстоянии видимости. Кроме того, нужно заняться Ливаном, изолировать его, продолжать наносить удары по объектам, которые там есть, поддерживать правительство, которое нельзя назвать дружественным, но хотя бы оно не на стороне "Хизбаллы". Такой должна быть граница, полоса и оборонная политика в Ливане.
Нужно помнить, что терроризм на каком-то этапе становится другим. Это уже не просто террор, а террор дистанционного воздействия, противостояния. Это, например, ракетный терроризм, с ракетами, с дронами, БПЛА и так далее. Здесь важна не только линия границы – противник может действовать и из глубины территории. Поэтому нам нужно придерживаться политики… Как её назвать? Превентивный контрудар, что Израиль почти никогда не делал. Особенно в Газе. Даже когда мы вошли туда, мы не довели дело до конца. Если какая-то сила становится слишком мощной, и ты видишь, что не справляешься, нужно ударить первым, прежде чем она ударит по тебе.
Г: У нас есть хуситы, которые находятся в двух тысячах километров от нас и уже не раз показали, что могут достичь практически любой точки, когда захотят. Да, у нас есть ВВС, есть всё.
Д: Ну, их возможности не такие уж впечатляющие, но верно, что нам с ними делать? Здесь нужно разбираться не только с хуситами, но и с теми, кто за ними стоит, кто ими управляет…
Г: И вот мы подходим к главному вопросу.
Д: К Ирану.
Г: Мы можем?
Д: Да.
Г: Неделю назад мы говорили с Эхудом Ольмертом, бывшим премьер-министром, который сказал, что мы не можем атаковать Иран в одиночку, что нам необходима помощь США. Что вы думаете? Мы справимся одни?
Д: Мы можем, и мы способны на это. Любая американская помощь – это очень хорошо, но мы не должны рассчитывать на то, что американцы будут воевать за нас. Как говорили наши мудрецы, если не я себе, то кто мне? Нельзя ждать слишком долго, потому что Иран продолжает двигаться вперёд, а весь Ближний Восток смотрит на нас. Все ждут ответа на вопрос: кто выполнит задачу? Какую задачу? Не допустить появления у Ирана шиитской ядерной бомбы. Так они это называют – шиитская ядерная бомба. Это крайне важно, потому что это невыносимая угроза.
Но, еще и потому, что если у Ирана появится ядерный потенциал, все сильные страны Ближнего Востока – Египет, Саудовская Аравия и другие – пойдут по пути получения оружия, называемого "уравнитель" (equalizer), сдерживающего оружия.
То есть, они будут развивать свой ядерный потенциал и скажут нам: "У нас нет времени ждать. Мы находимся под угрозой и пытаемся защитить себя." Так появится совершенно безумный Ближний Восток. Это уже не "клуб восьми с половиной стран" с взаимным сдерживанием и прочим, это сумасшедший мир.
Американцы, особенно Трамп, должны понять, что нельзя допустить такого сценария. Как не допустить? Через прямую угрозу и удар по Ирану. Какова цель? Не допустить появления у Ирана шиитской ядерной бомбы. Как этого добиться? По моему мнению, в первую очередь через дестабилизацию режима. Уже есть исторический опыт длительной войны – восьмилетнего конфликта между Ираном и…
Г: Ираком.
Д: Да, Ираком. В той войне Иран потерял 800 тысяч человек и в конце концов отступил, не получив ни барреля нефти, ни клочка земли. Почему? Потому что режим был дестабилизирован. Как этого добиться? Во-первых, ударами по объектам, связанным с режимом. Во-вторых, ударами по ядерной программе, то есть по производственным площадкам, центрифугам и так далее. И, конечно, посредством экономического давления. 60% иранского экспорта – это сырая нефть, экспортируемая через четыре терминала. Это страна, чью экономику можно уничтожить. Вы знаете, сколько сейчас стоит иранский риал?
Г: Практически ничего.
Д: Последний раз, когда я проверял, он стоил 0.000048 шекеля.
Г: Ничего не стоит.
Д: Кроме того, есть внутренняя оппозиция, которая может сыграть свою роль. Короче говоря, Иран уязвим. Россия уже не помогает, Россия будет нейтрализована всем этим процессом – войной в Украине, давлением Трампа и прочим. Поэтому нужно действовать и не ждать слишком долго. Не сначала Газа, потом Ливан, потом Сирия, а уже потом Иран. Это нужно делать одновременно.
Г: Одним словом, Иран – сейчас?
Д: Иран – как можно раньше. Не поэтапно, а удар по всем фронтам.
Г: Узи Даян, благодарю вас за то, что уделили нам время.
комментарии