ТЕЛЕВИДЕНИЕ
Фото: Майя Гельфанд
Интервью

Илья Аксельрод: "Теперь многое будет через одно место". Вирусное интервью

За несколько лет он стал одним из самых известных русскоязычных жителей Израиля, теле- и радиоведущим, автором бесчисленного количества шуток, стенд-ап комиком, артистом, на концерты которого за год было продано более десяти тысяч билетов. О том, как произошел этот стремительный взлет, о чем шутят во время эпидемии и как отказаться от места в Кнессете – мы беседуем сегодня с Ильей Аксельродом.

- Илья, как стресс, который мы сейчас переживаем, влияет на юмористические способности?

- В состоянии стресса гораздо легче шутить. Особенно если есть доминирующая новая тема, которая объединяет всех. Вообще, большой эмоциональный стресс – это прекрасная среда для творчества. После Холокоста, например, появился целый литературный жанр. Во время и после Великой Отечественной войны сколько песен было написано. Так же и во время нашего карантина - у меня родилось много новых шуток.

- Например?

- Ну, буквально вчера я обрадовался, что с четырнадцатого июня открываются концертные залы, правда, сидеть можно будет через одно место. И в кинотеатрах, и в самолетах можно будет сидеть через одно место. И я понял, что впредь многое в нашей жизни будет происходить через одно место.

- Это красиво!

- Да, я вообще планирую, что большую часть моего концертного репертуара будут составлять "карантинные" шутки. Чтобы люди, которые сидели по домам и переживали то же самое, каждый по-своему, видели, что они не одиноки. Юмор – это психологическая помощь. Юмор становится смешным, когда человек узнает в нем себя или свою ситуацию. Бывают, что ситуации обостряют темы, которые, казалось, давно потеряли актуальность. Как это случилось, например, с монологами Жванецкого о потере свободы после того, как в Москве ввели карантин в восемьдесят шестом году. Казалось бы, сколько лет прошло, а до сих пор смешно. То есть юмор – он вечный, как и каждое слово, верно сказанное. Но в разное время он приобретает разное значение.

- А черный юмор тоже расцветает в стрессовой ситуации?

- Конечно. Одна из первых шуток, которая возникла в Сети, была такая: "Ничего, когда все закончится, мы все над этим будем смеяться. Ну хорошо, не все". Я тогда даже пожалел, что эта шутка пришла в голову не мне.

- Жестковато звучит. А вы поклонник черного юмора?

- Я не большой поклонник черного юмора, особенно в своих выступлениях. Я стараюсь ставить себе границы, потому что понимаю, что на мои концерты придут люди, которые, возможно, потеряли родных или работу от этого коронавируса. Поэтому я стараюсь фильтровать шутки, чтобы никого не обидеть.

- Сейчас вообще происходит такая ситуация, что всегда найдется кто-то, кто может обидеться на шутку или анекдот.  Вы с этим сталкиваетесь?

- Это меня меньше волнует. Я стараюсь ориентироваться на свой собственный внутренний компас. Или на мнение ближайших мне людей. Хотя эта тема существует, конечно, и я сейчас набираю материал, посвященный этим особо обидчивым людям. Всегда можно угодить  в хейт со стороны феминисток, геев, правозащитников. Я вообще считаю, что есть "профессиональные обиженки", которые только и ищут, на что бы им обидеться. Но большинство людей адекватные. Они готовы и над собой посмеяться, и над ситуацией в целом. Я все-таки больше ориентируюсь на собственные ощущения и обычно шучу на темы, которые затрагивают меня лично.

- То есть вы шутите над тем, что вам самому смешно?

- Да, то, что я сам пережил, то, что меня задевает. Вот одна из шуток, которая возникла в самом начале короны: "Помните, совсем недавно мы боялись всего лишь ракет из Газы?" Меня начали ругать, что я про ракеты говорю "всего лишь". По отношению к этим ругающим я никакой вины за собой не чувствовал. Потому что я точно так же бегал от этих ракет, и находясь в Газе, и с ребенком на руках. Я имею право шутить над тем, что сам пережил.

- А о каких вещах вы не имеете право шутить?

- Болезни, например. Трагедии, крушения самолетов, Холокост. Все это – для меня табуированные темы. Мне самому не смешно.

- А чем русский юмор отличается от ивритского?

- Вот именно этим отсутствием рамок. Ивритоязычный юмор не проходит внутренний ценз, который мы, даже живя в Израиле, все равно себе ставим. Я помню, когда Ариэль Шарон впал в кому, на израильском телевидении эту тему обсасывали и шутили, что он теперь "принимает неосознанные решения". Я тогда был в армии, и меня это поразило. Вот, из недавних: спрашивают Яира Лапида: "Как ты хочешь заменить премьер-министра, если ты никогда этому не учился?" "Я учился в университете, где учат менять премьер-министров". "В каком?" "В Бар-Илане". То есть это прямая отсылка к убийству Рабина. Для русскоязычного уха – это жесть. Посмеяться над убийством человека! Но в Израиле на иврите это нормально.

- Но, может быть, это и правильно?

- Может быть, и до нас это дойдет когда-нибудь.

- А над вами шутили когда-нибудь?

- Да, правда редко, к сожалению. Я отношусь к себе с самоиронией. Я понимаю, что юмор, который у меня получается, не рассчитан на молодежную аудиторию. Моя публика – это люди моего возраста и старше. Вот я недавно над собой стебался: "Что у меня общего с коронавирусом? У нас одинаковая целевая аудитория!".

 

 

- А как люди становятся профессиональными комиками?

- Когда начинают этим зарабатывать на жизнь. В Израиле я пока один. Если человек непрофессионал – это сразу видно. С непрофессиональными комиками очень трудно иметь дело. У человека, для которого это хобби, нет никаких обязательств, на него невозможно рассчитывать. Для него это просто приятное занятие, и оно так и выглядит. Профессионалы знают правила игры, им не нужно лишний раз что-то объяснять. Я бы хотел, чтобы у меня были конкуренты. Это создает рынок, это дает возможность создавать совместные проекты. И заставляет двигаться вперед.

- А с чего все начиналось?

- Я пошел в КВН в пятнадцать лет. Моим учителем стал Игорь Борц, который создавал в шестидесятых легендарную Донецкую команду КВН. А до этого я ходил в клуб "Что? Где? Когда?" Однажды вернулся из Минска, а у нас вместо ЧГК вдруг КВН образовался. Так и началось. Первые шутки я писал по-русски ивритскими буквами, потому что я не знал русский алфавит. Потом прилетела бабушка, привезла мне "Дядю Степу" и "Детскую энциклопедию" и начала меня учить русскому языку. Этого хватило, чтобы попасть на 9-й канал. А там ко мне приставили специалиста, которая учила меня правильно говорить в эфире. Так я узнал, в чем разница между "надевать" и "одевать", и поначалу жутко боялся сказать "надежда" вместо "одежда". То есть я дрессированно выучил русский язык. Я улучшил свой запас, благодаря прослушиванию Высоцкого, Слепакова, Веллера и Парфенова.

- Очень разнообразное у вас прослушивание было.

- Да, у всех разные стили, но все они мне очень интересны своими словесными оборотами. Сегодня мой русский не идеальный, но он мой рабочий язык. Когда я выступаю в Москве, никто не замечает, что я приезжий. До тех пор, пока я не начинаю писать. Я не умею писать слитно, связывать буквы. И читать прописные буквы я тоже не умею. Кроме того, я очень неусидчивый, я плохо планирую свое время. Я не умею работать каждый день, обычно все лучшие идеи приходят в голову в последний момент, когда я от страха начинаю быстро соображать. Когда я понимаю, что все, деваться некуда, тогда неизвестно откуда берутся идеи, силы, вдохновение, и я начинаю креативить. Хорошую идею придумать очень сложно, а шуток набросать потом – это уже дело техники. Но, к сожалению, я очень много времени трачу не на творчество. Зачем париться и развивать рекламный бизнес в своей компании, если можно за два концерта в месяц содержать офис, себя, выплачивать людям зарплату, а все остальное время проводить с детьми, спать, читать и наслаждаться жизнью? Я не миллионер, но относительно того среднего уровня, к которому я себя отношу, один человек должен за эти деньги проработать месяц на заводе или в офисе, а мне достаточно собрать зал из пятисот человек. Назовите это ленью. Но я действительно так живу.

- Вот сегодня мы наблюдаем, что люди не справляются со стрессом, впадают то в депрессию, то в истерику, то в апатию. Для вас стресс – это толчок?

- Ну, я не до конца художник. В том смысле, что я не могу творить ради творчества. Я мог быть спокоен только тогда, когда у меня есть достаточное количество денег, чтобы год прожить спокойно и содержать свою компанию. Я, например, ничего не получил от государства до сих пор. Мне, видимо, не положено. Но это неважно, я не жалуюсь, ни у кого ничего не прошу и ни от кого ничего не ожидаю. И сейчас мы пережили этот период без убытков. Я занялся рекламой, другими проектами, до которых раньше просто не доходили руки. Так что мы остались на плаву. "Корона" закончится, а это останется. И наработанные связи, и идеи. Так что я считаю, что кризис провоцирует выплеск творческой энергии. Хотя я не привожу себя в пример, у меня так сложилась ситуация. Если бы я два месяца назад повелся на предложение купить недвижимость, то сейчас оказался бы совершенно в другом положении. А в итоге случилось так, как случилось. Я вообще перестал нервничать по поводу быта. Всегда начнется какая-то работа, что-то придумается. Я об этом не беспокоюсь. Мы живем долго.

- Учитывая корону, уже не всегда.

- Вы же начинали с "Камеди-шоу" и "Камеди-баттлов", были первым и единственным представителем Израиля. Вы уже переросли этот уровень?

- Да, конечно. Вообще, "Камеди-баттл" – это роковой для меня проект, который дал мне выход на большую аудиторию и уверенность в том, что я могу стендапом профессионально заниматься. До этого я работал в хайтеке. Я не был мегаквалифицированным специалистом, но у меня была очень хорошая позиция с очень хорошей зарплатой и условиями. Но я видел свой потолок, и мне было неинтересно жить дальше. Есть люди, которым психологически важно знать, что будет с ними через тридцать лет. А мне это неинтересно. Я начал искать выход. А выход из хайтека не простой. Но ближе к двадцати восьми годам я почувствовал, что нужно что-то менять. Но куда идти? В Израиле нет ни одного русскоязычного стендаписта. Уезжать в Москву? А я даже не знаю, насколько я конкурентоспособен. Я играл в команде КВН, был капитаном. Но это ни о чем не говорит. И я часто говорил о своем желании. Потому что в школе, на одном из уроков, нам объяснили очень важную вещь: если ты о чем-то мечтаешь, то это произойдет. Но не просто так, а нужно что-то делать или хотя бы об этом говорить. И я говорил всем, что я хочу заниматься юмором. Я не знал конкретно, что я буду делать, но я говорил. И вдруг мне предложили организовать гастроли Семена Слепакова в Израиле. Я согласился, хотя совершенно не умел этого делать. А когда пришло время за это платить, то тот человек, который мне это предложил, просто исчез. Но Слепаков повел себя адекватно, он просто поделил со мной гонорар, чтобы покрыть мои расходы. И он же предложил мне выступить на его концерте. Мое выступление ему понравилось, и он позвал меня в "Камеди-баттл". Так и началось.

- Один из ваших коллег стал президентом. А вы почему отказались идти в политику?

- Я получил достаточно заманчивое предложение от партии НДИ, и в тот момент не понимал, на что я иду. Ко мне очень хорошо относились, и мне казалось, что это возможность попробовать для себя что-то новое. До этого я был вне политики. Я и на своих концертах стараюсь не трогать политику. Во-первых, мои политические взгляды часто меняются, я убеждаемый человек. Во-вторых, это болезненная тема для многих людей, поэтому я стараюсь ее не трогать. Люди заплатили деньги, чтобы посмеяться, а не послушать мои политические взгляды или какую-то пропаганду. А в этот момент мне показалось, что это новый этап в жизни. Может быть, это был знак? Тем более, мне назначили встречу с Либерманом в том же месте, где я когда-то встретился со Слепаковым, после чего моя жизнь изменилась. И я согласился. Как только я сказал "да", я оказался по ту сторону.

- Что это значит?

- Это значит быть в политике. Я не могу передать это словами, я еще не до конца отошел от этой травмы, чтобы говорить спокойно и написать про это стендап. Все не так просто, как кажется. Главное, я вдруг осознал, что я теряю любимое дело. Потому что вернуться я уже не смогу. Я помню, как я вышел после одного из концертов с пониманием, что я сейчас должен с этим распрощаться навсегда. И тогда я просто начал плакать. Я понял, что теряю самое любимое занятие в моей жизни. И страх это потерять пересилил все остальные соблазны.

- Вы верили в то, что говорит руководитель партии? Вы верили в политику, которую пытается проводить эта партия?

- В часть вещей – безусловно. Но проблема в том, что как только ты находишься внутри политической системы, ты должен придерживаться линии партии. И я вдруг понял: а как я буду говорить то, что не хочу говорить? Отстаивать то, с чем я не согласен? И вдруг я понимаю, что я был самостоятельным человеком, занимался своим делом, худо-бедно зарабатывал. А теперь я что?

- И как вам удалось соскочить?

- Надо отдать должное Либерману, что уже через девять дней после того, как я вошел в партию, он пригласил меня на разговор и сказал: "Илья, я вижу, что ты не уверен. Сейчас последняя возможность определиться, идешь ты с нами или нет". Я ответил: "Да, я не уверен, но я не хочу вас подводить". Но он дал мне возможность в последний момент решить, иду я с ним или нет. И я отказался. Он поступил очень мудро, потому что у меня не хватило бы, наверное, сил самому уйти. Но после того, как я вышел из его кабинета, я вдруг увидел мир в новом свете. Вдруг все стало ярче. Я ожил, я понял, что я свободен. И это лучшее, что со мной произошло в последние годы. Этот урок, этот кризис показал, насколько я люблю свою профессию и не хочу заниматься ничем другим. Долгое время эта тема была табуирована, для меня это была тяжелая травма.

- Как окружающие восприняли этот ваш девятидневный поход в политику?

- Люди оказались злее, чем я думал. Люди злорадствовали, люди желали мне зла. Это были коллеги-журналисты, которые посылали на мою голову проклятия.

- А как вы думаете, президенту Зеленскому каково быть во главе даже не партии, а целой страны?

- Ему очень тяжело. Я не уверен, что он понимал до конца, на что он идет. Я не очень близко с ним знаком, но я точно знаю, что он очень умный и порядочный человек. Он действительно был гораздо популярнее любого президента в Украине, поэтому он и выиграл с таким разгромом. Но система очень тяжелая. Там нужно манипулировать, давить, использовать неформальную власть. А для этого нужно быть прожженным и беспринципным. Ведь именно после его избрания мне предложили пойти в политику. Я немного завидую, потому что он переживает такой взлет, о котором и мечтать нельзя было. Но, с другой стороны, ему не повезло по объективным причинам: коронавирус и последующий за ним кризис, пожар в Чернобыле. Это все очень сложно.

- Вас воспринимают, как комика. А это не напрягает? Вам все время нужно быть в тонусе, шутить, развлекать. А если нет настроения? Если плохо себя чувствуете?

- Иногда. Я вообще не хохмач в обыденной жизни. Я разделяю сцену и жизнь. Я очень люблю анализировать, размышлять. Поэтому, кстати, я часто меняю свое мнение, я не люблю быть категоричным. С другой стороны, я чувствую большую любовь. Правда, я выхожу на улицу, и меня узнают. Я об этом мечтал, будучи пацаном, но не думал, что этого можно достичь. А в какой-то момент это случилось. Это приятно. Меня любят не потому, что от меня можно что-то получить. Меня любят просто так. В этом у меня уникальная ситуация. Моя профессия позволяет мне видеть, какой мир разнообразный, какие в нем живут разные люди. А вообще мне кажется, что я полноценно живу только на сцене. В жизни я напичкан какими-то комплексами, я очень застенчивый человек. Мне, например, всегда было трудно заводить отношения с девушками, я боюсь быть отвергнутым. Мне нужен зритель. На сцене я ничего не боюсь, я чувствую себя уверенно и раскрепощено. Я там живу.

Комментарии

комментарии

популярное за неделю

последние новости

x