В день рождения Варлама Шаламова, одного из самых беспощадных летописцев лагерной жизни, расскажу вам ещё одну историю.
Воспоминания эти никогда не оставляют ее, хотя прошло уже много-много лет. И давно уже нет в живых ни мамы, ни ее подруг, ни их палачей и мучителей, ни вождя народов, который обрек их на страдания. Никого не осталось, а память жива так, как будто это было вчера.
- Я родилась в ГУЛАГе, - рассказывает Александра. - То, что я вообще родилась, то, что я выжила, - это чудо. Наверное, своим появлением на свет я спасла маму от гибели.
В первый раз Фриду Столову, маму Александры, сослали в Башкирию после участия в комсомольском собрании. Кто-то из присутствующих написал донос о том, что на встрече звучала "критика советского строя". Это стоило молодой беременной женщине трех лет жизни, потери ребенка и мужа. Она вернулась из лагеря сломленной, потухшей. Она горевала о маленьком сыне, которого успела родить и назвать Рэмом: он погиб по недосмотру, когда ее увели на тяжелую бессмысленную работу. Она не могла забыть своего любимого, который умер от истощения в тюрьме после объявления голодовки. Она жила тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, устроилась юристом в ЦАГИ (центральный аэродинамический институт). Но уже в 37-м ее арестовали вновь вместе с академиком Туполевым, обвинив в КТД (контрреволюционной деятельности). На этот раз ее выслали в Магадан, в совхоз Эльген, где отбывали наказание не только политические, но и обычные уголовники.
- Когда мамины подруги собирались на нашей маленькой прокуренной кухне, - вспоминает Александра, - я смотрела на этих красивых женщин и горько плакала. Не такой судьбы они заслуживали, не было за ними преступлений, за которые они должны были поплатиться так жестоко.
В Эльгене, где зимой температура падала до минус пятидесяти градусов, а женщины работали на лесозаготовках, она и родилась. Об отце слышала по рассказам матери только то, что тот был "плаксивым".
- Наверное, поэтому я так часто плачу, - улыбается Александра. – Он тоже выжил в лагере, и мы даже встретились, когда мне было шестнадцать. Два абсолютно чужих друг другу человека. Погуляли, поговорили и разошлись. Больше я его не видела.
В то время беременные зэчки не были редкостью, в лагере их насчитывалось около пяти тысяч. Никаких льгот и привилегий они не имели, работали наравне со всеми и пайки получали такие же, как у всех. Новорожденную Сашу перевели в спецприемник для детей врагов народа. Чтобы иметь возможность видеть дочь, Фрида кормила еще пятерых детей. Однажды после кормления она, как обычно, вернулась в камеру. Среди ночи раздался страшный стук в дверь: "Дети горят!"
Спецприемник поджег местный пьяный урка. Женщины, замурованные в каменных стенах, видели, как горят их дети, в ужасе стучали в двери, умоляли открыть, выпустить их, пожалеть… Но им отвечала только вьюга, завывая за окном. Тогда погибло множество детей и почти весь персонал. Сашу чудом вынесли из горевшего здания.
- Меня перевезли в детский изолятор в соседний лагерь в поселок Ягодное. А там работала мамина подруга Евгения Гинзбург, автор книги "Крутой маршрут" и мать Василия Аксенова. Она рассказывала, что я беспрерывно кричала. А когда меня развернули, то увидели на спине страшный нарыв. Тогда она ножницами, на живую, его вскрыла. Тогда же никаких обезболивающих или просто элементарных средств гигиены не было. А для зэков, так и подавно. Какая разница, все равно им помирать. Так умрут от гангрены, кто их там считает… Но я не могу сказать, что там были только плохие и злые люди. Там жили вольнонаемные, они даже жалели политических. Иногда, проходя мимо лагеря на работу, просовывали сквозь сетку кусочек хлеба или куколку для ребенка. Такое тоже было.
Но было и другое. Периодически раздавался стук в дверь, охранники называли несколько имен и выводили людей. Те, кого вызывали, больше никогда не возвращались. А по весне, когда таял снег, на стылой земле обнаруживались тела погибших. Не только зэков, но и надзирателей, их расстреливавших.
- И тем не менее, в лагере была жизнь, - вспоминает Александра. - Как это ни странно звучит, но там тоже можно было жить. Все политические понимали, что их арестовали незаконно, что на них нет вины, поэтому ждали, пока их оправдают и реабилитируют. Они праздновали праздники, пели песни, читали стихи. Иногда охранник подходил к двери и орал: "Потише там, совсем расшумелись!"
Воспоминания мучают ее, накрывают волной ужаса. Она часто плачет, пытаясь вызволить свою боль. Она плачет о своей несчастной маме, сломленной лагерем. О ее искалеченных подругах. Об их убитых детях. Об их уничтоженных судьбах. Но воля к жизни все равно берет свое. Этому ее научила мама, которая уже после лагеря нашла в себе силы выйти замуж еще раз и родить еще одну дочь. Но это уже совсем другая история.
- Я помню бескрайние дюны, засыпанные снегом. И деревья, сгорбленные под его тяжестью. Мне казалось, что природа плакала, сопереживая нам… Наверное, после всего, что мне пришлось пережить в детстве, мои чувства обострились. Я очень остро ощущаю горе и несправедливость, я очень переживаю любое человеческое страдание. Но если есть боль, то хочется верить, что она когда-нибудь пройдет. Ведь она не может длиться вечно, правда?
Источник: Facebook
комментарии